- Надо глядеть на месте, - ответил Иван Ильич, отдавая карточки механику.
- Отдохнете с дороги? Вы ведь не спите третьи сутки - я подсчитал. Слышите, звонят к обеду?
Он надеялся мягко и ненавязчиво протянуть резину и дождаться подвижки льдов - тогда риск перегона отпадет сам собой. Но его мелких уловок не заметил ни КВС, ни тем более простодушный старик.
- Отдых отставить, - сказал он, направляясь к тележке, уже стоящей на льду. - Покатим ее.
- Семь километров, - напомнил механик.
Иван Ильич только отмахнулся и пошел к самолету. Выкинул на снег предусмотрительно заготовленные лямки.
- Как бурлаки на Волге, - пояснил он безо всяких потуг на юмор.
- Через торосы? - спросил механик, радуясь, что тракторы вышли из строя.
Но тут показался трактор с платформой, на которой обыкновенно возили лед для камбуза и бани.
- А на платформу - брус, - распорядился Иван Ильич с таким безмятежным видом, словно не сомневался в появлении трактора, и приветливо помахал трактористу, которого знал еще по Антарктиде.
- Вы и без меня бы один укатили тележку! - крикнул тракторист.
- Укатил бы, - согласился Иван Ильич.
Все захохотали.
* * *
Махоткин в свое время был не менее знаменит, чем Водопьянов (с которым вместе на двух самолетах Р-5 с открытыми кабинами прокладывал трассы на Землю Франца-Иосифа - ЗФИ), Чкалов, Мазурук, Козлов; и если на географической карте мелькали имена людей, до открытия одноименных географических пунктов отношения не имеющих (Земля Франца-Иосифа, Молотов, Калинин, Загорск, Чкалов), то остров Махоткина был открыт им самим. И вряд ли подлежал, в отличие от города Чкалова, переименованию. Имя Махоткина (по недосмотру) оставалось на карте даже во время его пребывания в Норильских лагерях, куда он попал за ироническое отношение к полководческим талантам товарища Сталина. (Единственный, наверное, случай в истории нашей географии: опальные деятели тотчас же теряли право украшать собой карты. Например, Троцк.)
Он летал в те времена, когда летчики бывали, как поэты, и талантливыми и бездарными, великими и никакими. И гибли, как настоящие поэты, в молодости.
Он летал на всем, что вообще могло летать, а в Норильске время от времени подлетывал на По-2. Умный Авраамий Завенягин, начальник Норильскстроя, высокий чин НКВД, друг "легендарного ледового комиссара" Шмидта, давал возможность специалистам-зэкам работать по специальности (Урванцеву, например), так как сам был в некотором роде пострадавшим (до Норильска он служил замом наркома тяжелой промышленности, что вынуждало красоваться в нелюбимой народом униформе НКВД. В самом деле, грех было вкладывать кайло в руки виртуоза пилотажа.
После реабилитации Махоткин не мог пересесть на реактивную технику, так как был и для поршневой списан вчистую по здоровью.
Однажды он, сидя с "Мотей" (Матвеем Ильичом Козловым) на обочине аэродрома, глядел на взлетающие и садящиеся самолеты; к ним подошел техник-затейник и спросил:
- А вы могли бы взлететь на таких лайнерах?
- Я не умею двигатели запускать, - отозвался Матвей Ильич.
- На то есть бортмеханик или инженер, - уточнил техник.
- Сумел бы.
И поглядел своими добрыми голубыми глазами на Махоткина.
- Как-нибудь попробую, - отшутился тот.
Переход с поршневой техники на реактивную для многих авиаторов сопровождался душевными травмами. Наверное, что-то похожее происходило при переходе с немого кино на звуковое: иные звезды немого не стали таковыми звукового. Некоторые (если не большинство) механики из стариков не "чувствовали" новой техники, хотя "все" знали и успешно сдавали экзамены в УТО (учебно-тренировочном отряде). Этот переход можно сравнить и с переходом в другую стихию, где в любом случае память о старых ощущениях будет создавать чувство неуверенности, а порой и страха. Изменение скоростей было переходом в иное небо.
Пилотам переход на новую технику давался легче, но также требовал болезненной перестройки психики на другие скорости. И разумеется, учеба, учеба. Многие полярные асы так и не пересели в кресла самолетов с турбовинтовыми двигателями, будто бы по здоровью. А иные ворчали: "Авиация не та!" - и тосковали по авиации эпохи рыцарства, когда на самолетах не было отхожего места.
Те же, кто сумел более или менее перестроить свой внутренний состав на новые ощущения, шутили:
- Летчику надо знать всего пять движений: штурвал на себя, от себя, вправо, влево и - в кассу.
Махоткин и теперь при первой возможности занимал правое кресло и говорил:
- Не будете возражать, если поработаю вторым автопилотом?
- А что, получается нормально! - снисходительно хвалили старика молодые пилоты. - Берем в экипаж.
Когда самолет, доставивший грузы для ремонта "шестьдесят шестой", ушел, молодой второй пилот подхватил сумку и портфель Махоткина.
- Я понесу, - сказал он смущенно и, наверное, покраснел, если б его лицо не было пунцово-красным "от климата".
- Сам хожу пока без костылей, - отозвался Махоткин.
- Потом буду хвастаться, что поднес сумку Махоткина... Знаете, я однажды поднес чемодан Урванцева в Дудинке.
Старик улыбнулся.
- Ну, если для коллекции... И еще вот что. Расскажи, друг мой, как вы зацепились. Ты второй пилот, ты глядел на приборы - понимаю, - но ведь и ты что-то знаешь такое, чего я не знаю.
- Я держал руки и ноги нейтрально и не вмешивался в действия командира. Потом удар, и машину резко бросило вправо. Даже испугаться не успел. Неприятный момент, когда ероплан крутит на одном месте и тянет вперед. Подробности - в объяснительной записке.
- В записки даже глядеть не буду, - пробубнил Махоткин. - Сейчас начнется подвижка льдов. Надо будет удирать.
- Шутите. Глядите, какая погода!
Глава первая
- Не пойму, чего людям неймется, - говорила, захлебываясь от возмущения, Серафимовна. - А наколку ему, этому гаду, дала Сонька, чтоб она провалилась!
Борис Борисыч читал статью Сени Басова и сердито крякал. Серафимовна продолжала:
- Знаешь, ее путают с Леной Боннэр... Ее муж придумал водородную бомбу. Очень, говорят, влиятельная старуха: перед ней сам Чубайс хвостом бьет. А люди на улице ее кроют на чем свет стоит за развал Советского Союза.
- Сонька развалила, что ли?
- Нет, изобретатель! Он писал воззвания. Но писал-то не он, а Лена Боннэр - он ведь, как все изобретатели, был с огромным приветом.
- Погоди, ты мне голову окончательно запутала. При чем тут Боннэр?
- Если она капнет американцам, те враз скинут кого угодно: хоть премьера, хоть президента.
- А Сонька?
- Сонька тоже влиятельная. Неприятная бабка: приходит в чужой дом, как в свой: ест, пьет в три горла, воняет папиросами, а потом в этом же доме гадит. Распускает слухи, головы морочит, сталкивает лбами, и, что характерно, безнаказано. Всегда во все вносит путаницу. Что ни сделает, все сходит с рук. А попробуй тронь - такой визг поднимется! Если б ты знал, какой она базар может поднять. Будет вопить, что свободу зажимают. А какая свобода?
- За базар надо отвечать, - резонно заметил Борис Борисыч. - Фильтруй базар - за каждое лишнее слово... - Он тихо засвистел.
- Она Кольке капнула, что Иван Ильич живет со мной, ты понял?
- За это надо ответить...
- Чтоб поссорить отца с сыном. И сын отправил батьку на Север. И теперь батька на льдине. Иногда мне хочется Соньке так дать по башке, чтоб по самую... раскололась.
- Это понимаю, - кивнул Борис Борисыч. - Делают гадости на голубом глазу, а в случае чего, косят под психа.
- Закатывает истерику или показывает презрение.
- И все у них в ажуре, на кривых оглоблях к таким не подъедешь. Знаю таких. Воруют, гадят, а все чисто. И все знают, что негодяи, а они и сами не скрывают этого.
Борис Борисычу, казалось, доставляло удовольствие говорить с Серафимовной - неважно о чем.
- Она как в крепости. Ее тронуть - себе дороже будет.
- Может, ее... того? - Борис Борисыч засвистел. - Воздух свежее будет.
- Ладно шутить! - отмахнулась Серафимовна.
- А я тебе говорю: за базар надо отвечать... Однажды прочитал книжкукент дал - называется "Преступление и наказание". Чуть со смеху не умер обхохотался.