Здесь, в беспощадном свете люминесцентных ламп, он, глянув в зеркало, поразился своему виду - будто после болезни: похудевшее, бледное лицо и мешки под глазами - на вид можно дать все пятьдесят. К счастью, никого из своих не было.
"Как бомж", - подумал он и стал умываться и чистить зубы пальцем.
Пиво оттянуло действие пьянки, но от него, крупного начальника, шел дух, смертельный даже для пролетающих мух. Что ж теперь, весь день молчать? А кто будет давать "ценные указания"? У кого есть эти чертовы шарики? Кто у нас профессиональный алкаш? На первый случай кофе, то есть зерен кофе...
Он пригладил брови и выдернул из носа волосок. И, заранее сделав неприступное лицо большого начальника, вышел. И направился в АДС (аэродромно-диспетчерскую службу) уточнить прилет "героического" борта.
Ему не пришлось спрашивать, а следовательно, и дышать, - старичок РП (руководитель полетов) сам сообщил:
- Борт в зоне аэродрома. Просили подать санитарную машину.
- Что там? - спросил Николай Иваныч "в сторону", как в старинных пьесах, но старого барбоса не проведешь.
- Не понял. Подали реанимацию, как просили. - РП сочувственно вздохнул: - Понимаю ваше состояние. Поедем встречать, машина ждет. Там уже весь генералитет. И высокая комиссия с мухобоем вернулась. Скорбят, что не осмотрели и не приняли после ремонта борт.
- Кому потребовалась санитарная машина?
- Не знаю. - РП отвел глаза.
Крестинин-младший был до такой степени занят своим состоянием и опасением предстать перед генералитетом в непотребном виде, что его душа не выходила за границы собственного тела.
"Уж не батька ли малость покалечился? - подумал он, следуя за РП по рулежной дорожке. - Вечно лезет на рожон!"
Когда РП, а за ним и Крестинин вышли на стоянку, до них донеслось- об этом говорили все, - что борт прошел траверс дальнего привода и шасси выпустились. И посадка не будет представлять особой сложности. Но за штурвалом почему-то второй пилот. Куда делся командир?
- Почему потребовалась медицина? - спросил Крестинин, стараясь стоять лицом к ветру.
- Кому-то плохо. Сердце.
- Кому?
- Кажется, Ивану Ильичу.
"Ну, батька у меня железный человек, - подумал Николай Иваныч. - Не стареют душой ветераны, комсомольцы тридцатых годов. Нет-нет, он не из тех, которые умирают".
Самолет показался над лесом, вот плавно коснулся бетонки - даже дымок не пошел из-под колес - чисто посадил, молодец - и покатился.
- Ну, молодцы! - крикнул кто-то, но высшее командование дулось, не зная, как трактовать авантюру, закончившуюся, скорее всего, благополучно.
Когда самолет подрулил, дверца раскрылась, хотя двигатели еще не выключились, и появился Махоткин. И по его лицу Крестинин почувствовал, что произошло что-то по-настоящему страшное. И его занятое собственным состоянием сердце сжалось.
"Отец!" - догадался он и бросился к выдвигаемому трапу, хотя и понимал, что все, что бы он теперь ни делал, - пустое.
- Задний люк открыт, - махнул рукой Махоткин санитарам с носилками. Там удобнее.
Потом увидел Крестинина-младшего и положил руку на его плечо.
- Так-то, - вздохнул он. - Мужайся, сынок.
Носилки с телом Ивана Ильича проследовали мимо Крестинина-младшего. Лицо старика казалось помолодевшим и пугающе красивым.
Глава восьмая
На похоронах он пребывал в том состоянии, когда окружающее плавится и плывет, как предсонные образы, которые ни понять, ни определить невозможно; он не хотел и не мог поверить тому, что больше никогда не услышит отцова косноязычного рычания, не увидит его комического гнева по поводу классового самосознания и прочего вздора. Он еще не осознавал по-настоящему своей вины перед отцом, кроме общепринятого: "Все мы в конечном счете убиваем своих родителей, беззащитных перед нами". Кроме того, он боялся глядеть на утопающее в цветах лицо, враз помолодевшее, и руки, которые когда-то могли разорвать колоду карт. Он помнил каждый ноготь, каждый волосок на запястьях. Он боялся доказательства того, что отца, собственно, нет. И вообще, он участвует в каком-то обмане.
- Молодой! - услышал он голос какой-то старухи.
"Тут что-то не так, - говорил он себе. - Вышло недоразумение, сейчас все разрешится. Сейчас он откинет эти дурацкие цветы и... и..."
Сознание время от времени прояснялось, и он видел, точнее, не видел ни одного из тех героев, что были на проводах в последний путь "дяди" Миши. Ушли Громов, Урванцев, Гризодубова, Байдуков, Арцеулов, Анохин - ушли те, кто своим существованием оправдал время, - поколение, которое выстояло не воюя с обстоятельствами и идеологией, а своей самоубийственной жертвенностью во имя химер оказалось опорными точками истории России. К этим героям без обмана принадлежал и отец.
Он вдруг сообразил, что ищет Махоткина.
- В больнице, - ответили ему. - На неотложке увезли.
Он, слабо соображая, что делает, выбрался из людского коловращения и, как ему показалось, спрятался за столбом церковной ограды. И не считал нужным глядеть на автобус - знал, что увидит и почувствует, когда будут выносить гроб.
Подошла Серафимовна в трауре. Молча пожала его руку и в наружный карман пиджака сунула листок.
- Телефон, - пояснила она и, как в былые времена, поправила его галстук.
- Возвращайся, - сказал он.
- Об этом потом.
- Побудь рядом.
Около гроба, вынесенного из автобуса и поставленного на тележку у церковных ворот, рыдал в три ручья незнакомый бородатый мужчина.
- Кто этот бородач? - спросил Николай Иваныч.
- А-а, Борис Борисыч, - бросила небрежно Серафимовна.
- Кто он?
- Знал Ивана Ильича по Северу.
- А этот загорелый малый, вернувшийся с курорта?
- Это второй пилот, который перегонял самолет.
- Ах да! - вспомнил Николай Иваныч. - Он с другого курорта. Неужели Борис Борисыч теперь единственный из всех, с кем отец работал на Севере? То есть он последний из поколения, которое на Небесах?
- Похоже на то.
- Ты-то хоть знаешь его? Борис Борисыча?
- Да, немножко.
Второй пилот, обратив внимание, что глядят на него, вытер слезы, подошел и молча пожал руку Николаю Иванычу. Потом Серафимовне.
- Примите... - начал было он, но из его глаз снова брызнули слезы, и он поспешно отошел в сторону.
Подошла вежливая, с печатью профессиональной скорби на лице дама в черном и встала рядом, ожидая, когда гроб внесут в церковь. Это она по просьбе Николая Иваныча нашла священника отпеть человека, который с детства не причащался Святых Таин, но жил по-христиански. И его молитвами были, как и у иных русских людей его поколения - поступки.
В церкви Николай Иваныч увидел раскрытые Царские врата, которые сперва почему-то принял за зеркало.
- Хорошо, что Царские врата открыты, - прошептала Серафимовна, вкладывая в его руку свечу.
- Благословен Бог наш... - начал иерей.
Николай Иваныч глядел на золото иконостаса, дрожащий воздух над разноцветными лампадами и свечами и яркий солнечный день за решетчатыми окнами.
Церковь запела своим хором: "Со духи праведных...", засверкала свечами провожающих Ивана Ильича и, казалось, зашумела деревьями, которые наполнял солнечный ветер за окнами. Накатилось что-то из детства. Ему показалось, что после всех угрызений совести на его душу начинает опускаться внеумственная уверенность в том, что смерти, собственно, нет. Но тут случилось что-то необъяснимо жуткое: ему показалось что на отца вдруг упала сверху большая черная птица, забившая крыльями. Он едва не вскрикнул - это оказалась Софья Марковна, которая стала целовать отца не как усопшего, в венчик, а в губы; и при этом черную старуху трясло, как будто через нее пропускали ток.
В следующее мгновение она выпрямилась и, продолжая трястись, пошла из церкви, вытянув вперед руки, как слепая.
- Свят, свят, свят... - забормотала Серафимовна, которую выходка Соньки тоже потрясла.
На поминках после первого стакана Николай Иваныч попросту отключился. На самом деле прикинулся отключившимся: он никого не хотел видеть.
Глава девятая
- Ты ненавидел отца!
- Что за бредятина! - разозлился Николай Иваныч, внезапно холодея: в словах этой дурищи была правда, которую не смогли бы прозреть самые умные-разумные. "Влюбленность, - подумал он, - обладает ясновидением. Она любила старика".