я. Тропинка, по которой мы с матерью ходили в город, пролегала мимо ее старенького покосившегося домика. Старуха часто сидела на лавочке у своего дома, опершись на суховатую почерневшую от времени палку, да молча смотрела в след редким прохожим, жуя деснами своего беззубого рта. Люди старались обходить ее стороной. Одни считали ее ненормальной, а кто-то колдуньей. Одним словом побаивались бабку. И вот однажды, возвращаясь в очередной раз из больницы, я издалека заприметил силуэт старушки, как всегда сидевшей на своем месте. Мать, ускоряя шаг, потянула меня за руку. Проходя мимо, вдруг ясно послышался шамкающий голос старухи: «К лекарям больше не води мальца, не то помрет парнишка-то, изурочили его, сглаз на нем». Мать остановилась, как вкопанная, и разрыдалась. Маленько помолчав, старуха продолжила: «Подведи-ка сынка ко мне поближе». Мать, повинуясь ее словам, словно завороженная, подвела меня вплотную к бабке. Та, долго не моргая, смотрела на меня. Казалось, что она видит меня насквозь. Наконец она произнесла: «Душа-то у мальчонки ангельская, а голова очень больная, править голову-то надо». «Ты вот что, молодка, - обратилась она к матери, – как смеркается, приводи парнишку ко мне, да принеси стакан молока от черной козы, да одень паренька во все темное». Пошла мать по деревне, купила литру молока. Вечером стали собираться к старухе. Помню, как ругался отец: «Зачем пошли к старой ведьме, верите во всякую чертовщину». Мать, молча надела на меня новую коричневую рубаху, которую купила накануне, да черные заплатанные штаны. Лето подходило к концу, но было еще тепло. На улице уже темнело, однако силуэт бабки я разглядел издалека. Она, одетая во все черное, поджидала нас, сидя на лавочке. Взяв меня за руку, мать осторожно переступила порог дома старухи. В избе было темно и душно. Половину дома занимала большая глинобитная печь с серыми замазанными сажей боками, у окна стоял деревянный не понятно какого цвета закопчённый стол, на котором в жестяной банке, нещадно коптя, горела толстая восковая свеча. Вдоль стены на куске проволоки в форме веников висели пучки каких-то растений. Старушка остановила мать у двери, а меня усадила на стул, подвинув его поближе к печи. На мои худенькие коленки она поставила большой медный таз. «Держи крепче», - прошептала бабка. Я изо всех сил ухватился за него своими ручонками и притих, стараясь не шевелиться, приготовился к чему-то очень страшному. Сняв висевшую на кованом гвозде, вбитом в стену, большую латунную сковороду, старуха подошла к печи и открыла заслонку. В комнату дыхнуло жаром. Взяв длинную железную кочергу, бабка загребла горсть раскаленных углей в наполненную молоком сковородку. Комнату заволокло сизым дымом вперемешку с запахом жженого молока. Выхватив скрюченными пальцами еще тлеющий уголек, старуха стала что-то старательно вырисовывать на сером боку печи. Через какое-то время на меня смотрело большими круглыми глазами странное шестипалое существо. Бабка, раскачиваясь из стороны в сторону, ходила вокруг меня, бормотала какое-то заклинание и, изредка опуская руку в сковороду и зачерпывая ладошкой вперемежку с углями молочную жижу, плескала её мне на макушку головы. Тень старухи от колеблющегося огонька свечи, падая на стены, словно живая, была похожа на большую черную птицу, которая прилетела по мою душу. Съёжившись от страха в комок, мне казалось, что прошло уже много времени. По щекам и моей худенькой шее текло молоко, липкой струйкой стекая за шиворот рубахи. Мать, стоявшая у двери, была ни жива, ни мертва. И вдруг, закатив глаза, старуха истошно заорала, выкрикивая какое-то странное имя, словно зовя кого-то на помощь. В ответ послышался тихий свист, похожий на завывание вьюги в морозную ночь. Нарисованное на печи существо шевельнулось и серым облачком поплыло в мою сторону. От ужаса я чуть не потерял сознание. Что-то липкое и теплое обволокло меня со всех сторон. На мою голову, словно дуновение ветерка, опустилась большая мягкая ладонь. И в тот же миг тело мое обмякло, из носа хлынула кровь, гулко ударяя большими черными сгустками о дно тазика. Мать бросилась ко мне, старуха, протянув в ее сторону руку с растопыренными пальцами, жестом остановила ее и, повалившись тяжело на лавку, тихо прохрипела: «Это не кровь, а болезнь покинула его тело». Не помню, как я добрел до дома. Только проспал я целые сутки. Мать рассказывала мне потом, что несколько раз за ночь подходила к моей кровати, все смотрела, живой ли. Проснувшись, я с удивлением почувствовал, от головной боли не осталось и следа, во всем теле была такая легкость, будто за спиной выросли крылья. Сняв замок с маленького сундучка, отец, молча достал сверток с деньгами, скопленными на покупку коровы, протянул матери и тихо произнес: «Отнеси шептунье, - и, помолчав, добавил, – отблагодари бабку». Шептунья брать деньги наотрез отказалась. «Не за деньги помогала я мальцу, - пробурчала она, - душа у него белая, да чистая, рано ему покидать этот мир». «Хочешь отблагодарить, – обратилась она к матери, - посылай сынка ко мне, Васяткой вроде его кличут, пусть приходит раз в неделю, ноги-то мои совсем не слушаются, за водицей до колодца трудно сходить».