— Ах, вот оно что, — небрежно отмахнулся Челленджер. — Давно забытая история, к тому же самого мерзкого свойства. С вами, во всяком случае, я в научные споры не вступал. Попросим, пожалуй, мою жену подать чай, а затем возвратимся к нашим наблюдениям.
За чаем они смогли немного отдохнуть в обществе миниатюрной миссис Челленджер, которая показала себя самой очаровательной хозяйкой. После Холмс и профессор вновь расположились в кабинете, следя за сменой видений в кристалле: крыша, мачты, лужайка и странные существа, сновавшие повсюду… Несколько раз они видели, как марсиане поднимались в воздух. Вскоре у них на глазах одно из существ отбросило прочь крылья. Челленджер издал громкое восклицание.
— Вы правы, Холмс! — вскричал он. — Крылья искусственные. Теперь я в этом полностью убежден.
— Таким образом, крылья не могут служить признаками пола.
— Разумеется. Вдобавок, те физические различия, что говорят зоологу о различиях половых, у них не отмечаются.
Челленджер вздохнул.
— Почему этот кристалл очутился здесь, на Земле?
— И как именно они это проделали? — в свою очередь спросил Холмс.
Челленджер сбросил с кристалла ткань.
— Каким-то странным способом, понять который мы не в силах, как африканские дикари не способны понять принцип действия железной дороги.
— Да, но для чего?
— Конечно же, чтобы наблюдать за нами, — ответил Челленджер. — Какая грандиозная победа внеземной науки — отправить кристалл через тридцать или более миллионов миль космического пространства!
— Но если этот кристалл пересек космическое пространство, не последуют ли за ним марсиане?
— Экспедиция? К нам? — изумился Челленджер. — Зачем?
— Не знаю, — медленно произнес Холмс. — Не знаю.
И в тот день, и в последующие дни декабря, и в новом 1902 году Холмс и Челленджер неустанно продолжали свои изыскания, открывая все новые грани таинственного, постоянно меняющегося облика Марса. Холмс был занят несколькими криминальными расследованиями (два из них имели отношение к Скотланд-Ярду), но в свободные от этих обязанностей и личных дел вечера он нередко посещал Эн-мор-Парк, где вглядывался в кристалл и подробно записывал увиденное. Челленджер с головой ушел в наблюдения. Он избегал расспросов жены и забросил исследование, над которым работал; профессор все чаще проводил долгие часы в кабинете, разглядывая под черной тканью сияющий кристалл.
Постепенно у Холмса и Челленджера начало складываться более ясное представление о городе: широкий и длинный, с довольно высокими зданиями, он раскинулся на плоской, покрытой скудной растительностью равнине с красноватой почвой, которая простиралась до самого горного массива на горизонте. Марсианская столица походила на крепость — о сходстве этом напоминали массивные здания, малое число ворот и выбор открытой местности для строительства города, точно обитатели желали исключить всякую возможность быть застигнутыми врасплох. Ни Челленджер, ни Холмс так и не сумели сколько-нибудь достоверно оценить количество жителей в городе, хотя марсиане роились среди зданий десятками, если не сотнями. На поросшей редкими перистыми кустами равнине то и дело мелькали собранные из металла транспортные средства различных размеров и сложности.
— Я совершенно сбит с толку, — признался как-то Челленджер. — Мы словно африканские дикари: в собственной культуре они прекрасно разбираются, но секрет движения поезда или парохода остается им недоступен.
— И все же африканские дикари, должным образом обученные, в состоянии понять, как действуют подобные механизмы, даже управлять ими. Ваше сравнение, может статься, слишком оптимистично, — заметил Холмс.
— В таком случае, какое сравнение предложили бы вы? — спросил Челленджер.
— Предпочитаю подождать с ответом, пока мои выводы не подтвердятся, — сказал Холмс, едва заметно улыбнувшись. Он не видел никакого смысла навлекать на себя гнев профессора, однако полагал, что в сравнении с марсианами даже Челленджер мог оказаться всего-навсего животным, низшим как по физическому, так и по умственному развитию.
Челленджер вновь принялся рассматривать пейзаж в кристалле.
— Самые маленькие и наиболее проворные их машины, кажется, неуправляемы, — сказал он. — Мне думается, что это — разумные механизмы, обладающие собственной волей к действию.