Орасио, Трамагал и Мальейрос шли молча, гуськом. Потом Трамагал сошел на обочину и стал разгребать снег. Вскоре он нащупал бутылку, которую там спрятал. Мальейрос и Орасио были уже далеко впереди.
— Эй! Подождите меня! — закричал Трамагал, бегом догоняя товарищей…
Трамагал отпил глоток и удовлетворенно вздохнул. Прежде он приносил водку на фабрику, хотя это строго запрещалось. Впоследствии, чтобы, с одной стороны, избежать искушения выпить во время работы, а с другой — не слышать выговоров от мастера, который начал угрожать ему увольнением, и избавиться от упреков Марреты, он в те дни, когда работал в вечернюю смену, стал прятать водку на дороге. Кое-кто из товарищей осуждал его за склонность к выпивке, другие снисходительно посмеивались, описывая, с какой тщательностью он прячет бутылку каждый раз в новом месте, чтобы ее не украли.
Трамагал предложил выпить Орасио и Мальейросу. Они глотнули и зашагали дальше. Ноги их увязали в снегу, с белевших в темноте горных вершин дул пронизывающий ветер.
— Мороз крепчает, — сказал Мальейрос.
Никто не отозвался. Мальейрос подумал: «Надо благодарить бога, что фабрики работают в две смены, — значит, не будет безработицы».
Внезапно приятели увидели на дороге огоньки — это зажигались и гасли спички. Затем вспыхнул и осветил землю яркий луч карманного фонаря.
Орасио, Мальейрос и Трамагал ускорили шаг. Свет фонаря скользнул по их лицам…
Несколько рабочих стояли вокруг лежавшего на дороге тела. Это был старик. Его подогнутые ноги коленями касались груди.
— Кажется, он еще жив, — заметил один из рабочих.
Раваско, который пробовал нащупать у старика пульс, отказался от своего намерения:
— Ничего я в этом не понимаю…
— Дай-ка мне посмотреть, — вмешался третий рабочий. Он положил руку на сердце старика, затем выпрямился: — Мертв, наверняка мертв.
Однако еще оставались сомнения. Старик лежал на правом боку, вокруг него намело много снегу. Трамагал нагнулся и перевернул тело. Фонарь осветил холодные, стеклянные глаза, которые, казалось, созерцали всех и никого. Некоторые из рабочих в страхе отступили. Послышалось одновременно несколько голосов:
— Мертв…
Кто-то попросил:
— Ну-ка, посвети получше. Сдается, я знаю этого человека…
— И я тоже… — сказал другой.
Луч света упал на запорошенное снегом лицо.
— Он из Тейшозо. Лет десять назад работал там чесальщиком…
— Он самый… Давно уже я его не видел…
— И я. После того как его уволили с фабрики, он побирался… далеко от наших мест…
— Но за что его убили? — спросил Трамагал.
— Может быть, чтоб ограбить? — предположил один.
— Ну вот еще! — усомнился другой. — Это старика-то, который просил милостыню?..
— Почем знать? Есть люди, которые на все способны! А у нищих иногда водятся денежки…
Жоан Рибейро, страдавший болезнью гортани, зимой обычно не говорил на улице, но сейчас нарушил это правило и попросил фонарь. Он осмотрел покойника: на нем была разлезшаяся, черная от грязи рубашка, летний пиджак весь в заплатах и рваные брюки; ноги были босы.
— Держу пари, что никто его не убивал… — Жоан Рибейро направил свет на сморщенную шею и лысую голову, с которой свалилась старая шляпа. — Его убила бедность. Он умер от холода, вот что! Столько шерсти в Ковильяне, столько тканей, — и вот поди ж ты!
У него запершило в горле. Он закашлялся и передал фонарь владельцу. Снова воцарилось молчание. Холод стал как будто еще более пронизывающим.
— Неужели мы его здесь оставим? — спросил кто-то.
— Нет… Это было бы слишком… — раздались голоса.
— Пусть кто-нибудь сходит в Ковильян и сообщит полиции, — предложил один из рабочих.
Люди подумали о пяти километрах, которые отделяли их от города. Вглядываясь в ночь, все молчали.
— Я схожу, — предложил наконец Жоан Рибейро.
— Нет! — возразил Трамагал. — Ты пойдешь сейчас же домой, тебе вредно. Я сбегаю…
Тогда многие вызвались пойти вместе с Трамагалом.
— У меня водки хватит только на двоих… Ты, Аугусто!
Трамагал и Аугусто зашагали к городу, а остальных начали одолевать сомнения.
— Так что же, оставим его здесь одного?
— А зачем ему компания после смерти?
Мнения разделились. Фонарь не горел — владелец погасил его, чтобы не видеть труп. Теперь узнавали друг друга только по голосу. Во мраке ночи всплыли старинные суеверия, связанные со смертью и с покойниками. Холод торопил людей вернуться домой.
Раваско рассуждал:
— Раз ему придется остаться одному, когда его закопают, то нет ничего плохого в том, что он останется один уже сейчас. Или вы решили составить ему компанию в могиле?
Эти слова показались кощунственными даже самым отчаянным.
В темноте послышались голоса:
— Я остаюсь…
— И я…
Раваско насмешливо произнес:
— Час в Ковильян, час обратно. Допустим — час, пока полиция будет собираться… Час? Как бы не так! Небось, если нужно взять живого, они являются сразу. Ну а мертвого, который, помимо всего прочего, бедняк, нищий… Не раньше, как завтра! Вы думаете, они дураки? Спокойной ночи. Я не хочу получить воспаление легких…
Тогда раздался сильный и решительный голос Белшиора, который до этого молчал:
— Он был чесальщик, и я чесальщик. Я не оставлю его валяться на дороге…
Некоторые запротестовали:
— А полиция?.. Нельзя прикасаться к людям, найденным мертвыми, пока не явится полиция!
— Ну вот еще! Я, что ли, его убил? Нет, здесь он не останется! Я его унесу. Беру ответственность на себя…
Спор продолжался, хотя никто не надеялся убедить Белшиора — все знали, как он упрям.
— Трамагал! Трамагал! — принялся звать Белшиор, и его мощный голос разнесся по долине и горным кручам. — Трамагал! Трамагал!
— Что ты кричишь?
— Я не хочу, чтобы эти остолопы замерзли по дороге. Мы придем в поселок, положим покойника в церкви и позвоним в полицию. Тогда пусть приходит когда угодно.
Все удивились, что до сих пор никто не вспомнил о телефоне. Один из рабочих побежал по направлению к Ковильяну, чтобы вернуть Трамагала и Аугусто.
Белшиор попросил зажечь фонарь. И едва вспыхнул свет, нагнулся над трупом:
— Жалко — нет носилок. Но ничего… Я отнесу его на спине… Он был чесальщик, как и я…
Кто — то предложил:
— Пусть кто-нибудь даст пальто, положим на него покойника…
— Неплохо придумано! — воскликнул Белшиор. — Но тут же спохватился: — Мое пальто не годится. Оно такое старое, что под тяжестью разорвется и он упадет…
— И мое все в дырах, а то бы я дал… — проговорил Жоан Рибейро.
Почти все могли сказать то же самое. Некоторые даже сняли свои пальто, чтобы при свете фонаря получше рассмотреть, в каком они состоянии.
Износилось так, что еле держится — к такому выводу пришел каждый.
До сих пор молчавший Раваско начал оправдываться:
— Мое бы выдержало… Но если жена узнает, что пальто служило носилками для мертвеца, она никогда не позволит мне надеть его… А купить другое не на что…
Наступило молчание. Белшиор протянул свои грубые ручищи и взял окоченевший труп за руки. Легко его приподнял и снова опустил на снег. Глаза покойника, казалось, следили за его движениями.
— Легкий… Уж больно отощал, бедняга!.. Черт знает, как мне его, такого скрюченного, пристроить на плечах!
Раваско медленно снял пальто и подал его Белшиору.
— Возьми…
Все знали, что Раваско уже давно болеет — у него было недержание мочи; за последнее время он очень исхудал и как-то потемнел. Белшиор отказался:
— Не возьму! Раз у тебя такая суеверная жена, пожалуй, действительно всю зиму проходишь без пальто… Я понесу его на спине!
Тут Раваско несколько смущенно признался:
— Дело не в жене. Пальто в конце концов можно выстирать… Да только… не знаю почему — я не решусь его потом надеть… Но это не важно! Возьми пальто… Я требую.
Белшиор по-прежнему отказывался.