В своем собственном доме Орасио тоже было неспокойно: он чувствовал, что мать что-то скрывает от него. Она интересовалась жизнью сына в Алдейя-до-Карвальо, его дружбой с Марретой и Мануэлом Пейшото, событиями в семье Рикардо… Иногда она спрашивала, сколько времени ему потребуется, чтобы стать настоящим рабочим. Ее слова, как и слова Идалины, были полны недомолвок — она не умела их скрыть. Мать никогда не говорила о его предстоящей женитьбе. Если речь заходила об Идалине, сеньора Жертрудес ограничивалась похвалами по ее адресу; если же Орасио заговаривал о родителях девушки, она замолкала.
В одно из воскресений, вернувшись домой после свидания с Идалиной, Орасио застал мать одну и решил поговорить с ней напрямик: он хотел докопаться до истины, ему начинало казаться, что его дурачат.
Мать ответила не сразу.
— Это все тебе мерещится… — сказала она наконец. — Что могло произойти?
Орасио настаивал, кричал, размахивая руками, что с ним обращаются, как с ребенком. — Что-то происходит, я это отлично вижу, — твердил он.
Столкнувшись с настойчивостью и раздражением сына, сеньора Жертрудес решилась:
— Ничего особенного… Просто они не верят, что ты чего-нибудь добьешься в жизни… И не хотят больше ждать…
— Они? Кто они?
На этот вопрос сеньора Жертрудес не ответила.
— Идалина тоже? — добивался Орасио.
— Нет, она нет, — успокоила его мать. — Да ты это должен знать лучше меня… Идалина хорошая девушка. Она мне нравится все больше и больше…
— Но тогда… — Орасио опустил голову; мать печально смотрела на него. — А вы? Вы тоже думаете, что я ничего не добьюсь в жизни?
Сеньора Жертрудес заколебалась, потом с деланной непринужденностью воскликнула:
— Конечно, добьешься! Ты молод, здоров, настойчив. Устроишь свою жизнь, если не с Идалиной, так с другой. Не убивайся из-за этого!
Орасио почувствовал какую-то недоговоренность — ясно, мать хочет утешить его.
— Не понимаю… — пробормотал он. — Как и откуда они могут знать, что я ничего не добьюсь, если я только недавно поступил на фабрику? Что за спешка?
Мать решилась было сказать сыну все, потом сдержалась, но в конце концов у нее вырвалось:
— Я не хотела огорчать тебя, но теперь думаю, что лучше сказать. Здесь был один малый из Гоувейи, он начал ухаживать за Идалиной…
Орасио резко вскочил:
— Что? Что вы сказали?
— Успокойся… Тебе не из-за чего волноваться. Идалина не обращала на него никакого внимания. В самом деле никакого. Мать ее, та действительно из кожи лезла вон. Похоже, что у парня есть кое-что за душой, и Жануария всячески старалась подсунуть ему дочку. Но Идалина держалась хорошо. Так хорошо, что он убрался восвояси и больше не возвращался.
— Я сразу заметил — тут что-то не то! Теперь я все понимаю… Кто он?
— Какая разница? Парень попробовал развлечься. Вышло бы дело — хорошо; не вышло — что ж поделаешь? Ты на его месте поступил бы точно так же…
Орасио, мрачный, продолжал допытываться:
— Но кто он?
— Да что тебе до этого? Он тебя не знает и не обязан уважать. Попалась хорошенькая мордашка, ну он и подмигнул ей; девушка его отшила, тем и кончилось. О чем же тебе тревожиться?
— Но я должен знать, кто он!
— Ну и узнавай! Ты упрям, как твой отец. Если ты что-нибудь сделаешь парню, я первая осужу тебя. Будь он твой друг, твой знакомый, тогда ты бы мог быть в претензии. Но тут…
— Меня дурачили! Так я и думал! Почему вы не рассказали мне об этом раньше?
— А зачем? Если бы я видела, что это серьезно… Вначале я, правда, беспокоилась… Настолько, что однажды, когда Идалина проходила мимо, не выдержала и позвала ее. Мне довелось слышать кое-какие разговорчики, и я хотела добиться правды. Она, бедняжка, ударилась в слезы и рассказала все. Мне ее стало по-настоящему жаль — девушке не было житья от стариков, и она немало выстрадала… Ты от этого случая только выиграл. Все узнали, что Идалина не променяет тебя даже на богача.
Он слушал, возмущенный родителями Идалины.
— Старые бесстыдники! — воскликнул он. — Где это видано? Дочь просватана за меня, а они стараются подсунуть ее другому!
Сеньора Жертрудес мгновение помолчала. Потом медленно проговорила:
— Ну, знаешь… Сказать по правде, я не люблю Жануарию, я даже была недовольна, когда ты начал ухаживать за ее дочкой. Но решила не вмешиваться. Твоя бабушка тоже не хотела, чтобы я вышла замуж за твоего отца, а в конце концов мы хорошо прожили жизнь. Я ни разу не ссорилась с Жануарией, но она мне никогда не нравилась. А теперь, если встретимся: «здравствуйте», «до свидания» — вот и весь разговор. И все-таки надо войти в их положение. В семье много ртов. Дети растут, и расходы все увеличиваются. Будь у них хоть какие-нибудь сбережения!.. Но они живут еще беднее нас. Когда Идалина работает поденщицей, это все же какое-то подспорье. Но когда работы нет… а ведь так бывает чаще… Нужно войти в их положение… Будь я на месте Жануарии, я бы поступила иначе. Но никто не вправе их осуждать…
Орасио сел, уперся локтями в колени и обхватил ладонями лицо. Невидящими глазами он смотрел на огонь.
Сеньора Жертрудес продолжала:
— В тот день, когда Идалина была здесь и расплакалась, твой отец сказал ей, что решил продать наш участок, чтобы вы поженились. И я пошла бы на это, хоть и знаю, что без земли нам придется худо. Но девушка сказала, что ни за что не согласится и будет ждать, сколько понадобится.
Орасио постепенно успокаивался. Мать продолжала говорить, но он плохо слушал ее. Он был переполнен нежностью к Идалине, невеста овладела всеми его помыслами.
Вошел дядя Жоаким — от него веяло вечерним холодом. Сеньора Жертрудес заговорила о другом, а затем подала ужин. Орасио Взглянул на старый будильник, висевший на стене. Было уже почти восемь часов, он подсчитал, что придет в Алдейя-до-Карвальо не раньше полуночи…
Орасио наскоро проглотил суп.
— Больше ничего не хочу! — сказал он, когда мать подала ему ветчину с вареным картофелем.
— Ешь! Что же ты, так и пойдешь голодный?
Он попробовал проглотить кусок, но мясо застревало у него в горле.
— Больше не хочу, — повторил он.
Сеньора Жертрудес с грустью вздохнула:
— Что за проклятая у тебя жизнь! — И, все еще вздыхая, зажгла фонарь, который он брал с собой.
Выйдя на улицу, Орасио зашагал в ночной тьме. Его нежность к Идалине все возрастала; он вспомнил, как она сжимала ему в темноте руки… «Бедняжка, она просила у меня защиты, а я только теперь узнал об этом». Ему захотелось вернуться, чтобы повидать невесту, обнять ее, сказать, что он любит ее больше, чем когда-либо раньше. Он не знал, как дождется воскресенья…
Весь следующий день у Орасио было мрачно на душе. Его внимание отвлекалось посторонними мыслями, и Педро пришлось дважды выговаривать ему за небрежность. Но Орасио не мог совладать со своим беспокойством. Мысль о том, что кто-то другой ухаживал за Идалиной и может начать все сызнова, а ее родители по-прежнему будут поощрять это, выводила его из себя. «Надо жениться, и поскорее! Конечно, она устоит против нажима стариков, но если дело со свадьбой затянется надолго, кто знает, чем все это кончится. Я вижусь с ней только раз в неделю, тогда как они гудят ей в уши ежедневно. Этот парень из Гоувейи богат и, возможно, смелее меня. Не исключено, что он в конце концов понравится Идалине. Он или другой. Так случается нередко». И Орасио неизбежно приходил к заключению: «Долго тянуть нельзя».