Он вздрагивает, брови сдвинуты, все его тело сжалось, как пружина, которая вот-вот сорвется, вырывает руку из моей хватки и поворачивается, уходя в ночь.
Я не слежу за ним. Вместо этого я молча стою, меня охватывает растущее чувство беспомощности и тревоги.
Потому что, в следующий раз, когда он поцелует меня, я не смогу его оттолкнуть.
Поминки длились несколько часов, прежде чем Дорнан нашел меня. Он с ума сошел, поэтому я отвезла нас обратно в клуб на машине его жены.
Когда я веду его в комнату, место пусто – аура смерти, окружающая это место, явно слишком сильна для большинства. Я бросаю ключи от машины на тумбочку и смотрю, как Дорнан садится на черный виниловый стул в углу комнаты, лунный свет из окна создает длинные полосы света на его лице.
«Словно шрамы», – думаю я, подходя к нему.
– Можешь идти, – говорит он, глядя в космос.
Часть меня хочет уйти. Чтобы вернуться в машину, найти Джейса и рассказать ему обо всем. Но другая часть меня – мстительная сука, которая хочет остаться и впитать в себя все до последней капли боли и обиды, исходящие от этого скорбящего дьявола.
– Дай мне попробовать отвлечь твой разум от всего, – шепчу я, кладя руки ему на плечи. Перебрасываю ногу через стул, оседлав его. Его остекленевшие глаза грозят вылезти наружу. – Закрой глаза, – шепчу я, прокладывая ряд горячих влажных поцелуев по его шее.
Он пьян и слушается меня, к большому моему неверию.
Я ухмыляюсь, потому что его действия имеют желаемый эффект. Когда он закрывает глаза, две слезинки вытекают из его глаз, падая на его щеки.
Я наклоняюсь, касаясь губами его правой щеки. Мои вкусовые рецепторы оживают от внезапного привкуса соленой воды.
Вкус победы.
Он забрал моего отца, мою жизнь, а теперь я забрала у него его старшего сына. Вкус его печали манит меня, и я повторяю свои действия на его левой щеке, на этот раз высунув язык, чтобы поймать его отчаяние и выпить его до последней капли.
Я раскачиваюсь у него на коленях, его эрекция растет уже только от того, что я села на него верхом. С моим черным поминальным платьем, поднятым к верхушке моих бедер, нас разделяет только тонкий лоскут черного кружева и черные штаны Дорнана. Он открывает глаза, и я чувствую, что он удивлен нежностью моих прикосновений. В некотором смысле, я тоже. Но его горе, его опустошение... это лучше, чем если бы я связала его и заставила истекать кровью за меня.
Вместо крови текут слезы, но в конце концов, мне все равно. Я заберу каждую его слезу, каждого сына, и тогда я начну пускать кровь.
– Сэмми... – выдыхает он, впиваясь пальцами в мягкую плоть моих бедер. У меня снова мурашки по коже, снова настороженность. Он никогда не называет меня Сэмми. Только малышка. – Я так чертовски тверд для тебя, что это причиняет боль, – говорит он, глядя на меня с ослепительной силой.
Я подавляю улыбку, теребя его молнию, ткань натянута до предела. Когда я осторожно расстегиваю ее, освобождаю его член, на кончике блестит капля спермы. Я крепко сжимаю его одной рукой, проводя пальцем по кончику свободной рукой. Я не отрываю взгляда, поднося палец ко рту и слизывая с него соленую жидкость.
Печаль. Опустошение. Потеря.
Он вжимает пальцы глубже, боль усиливается, но остается приятной. Словно он цепляется за меня изо всех сил и ускользает.
Я улыбаюсь, и его взгляд точно так же переключается с печали и покорности на голод и господство.
– Ты дразнишь меня, – говорит он, с силой приподнимая мои бедра.
Он оставляет одну руку на моем бедре, а другой отодвигает мои трусики в сторону и направляет свой член к моему центру.
Я так возбуждена. Печаль – отстой. Никогда не бывает человека более уязвимого, чем, когда он находится под вами, обнаженный, незащищенный и готовый вот-вот кончить.
Я все это вижу. Я вижу сквозь его фасад, его контроль, смотрю прямо в темноту самой его души. Я вижу шрамы, которые я оставила на его холодном мертвом сердце, на той крохотной части, которая способна заботиться о его собственном потомстве. Первобытный человеческий инстинкт, который живет внутри него, несмотря на его ненависть, несмотря на его жалкую извращенность. Он прижимает меня к себе, наполняя меня полностью и до боли, и я не могу не стонать.
Я кричу, когда он проникает сильнее, его ногти угрожают кровью, он так сильно впивается ими в мои бедра. Никто из нас больше не излучает нежность. Мы подобны двум животным на охоте, бешено дергающимся, живыми от восторга и отчаяния. С каждым резким движением он полностью вырывает меня из меня, а затем проникает так сильно, что я вижу звезды. У меня ноет внутри, и это одновременно и хорошая, и болезненная боль. Каждый участок обнаженной кожи покрыт мурашками, дыхание Дорнана на моей шее зажигает нервные окончания, его голодные губы касаются моего рта, ища утешения и освобождения.
Выражение его лица становится открытым, обнаженным, и внутри меня он становится каменным.
– Я сейчас... кончу, – умудряется произнести он, его глаза становятся тяжелыми.
Я хватаю его за подбородок и поднимаю так, чтобы наши глаза смотрели друг на друга.
– Смотри на меня, когда делаешь это, – выдыхаю я. Этого достаточно, чтобы сбить его с толку. Он громко стонет, толкаясь в меня бедрами, выпуская в меня все, что у него есть. Этот оргазм мощный и длится еще несколько долгих толчков. – Отдай это все мне, детка – шепчу я ему в рот, не отрывая глаз от его.
Когда выжимаю его досуха. Когда забираю у него все, до последней капли печали.
Наконец, кончив, он опускает голову мне на грудь, тяжело дыша и беря мой сосок в рот.
Когда я пытаюсь сесть, он сжимает зубы вокруг моего соска, заставляя меня вздрогнуть от внезапного укуса. Я расслабляюсь на нем, не осмеливаясь пошевелиться, ожидая его команды. Мы сидим так долго, минут пятнадцать, его член мягкий, но все еще во мне.
В конце концов, он отпускает мой сосок и опирается обратно о спинку кресла, глядя на меня усталыми, изнуренными глазами.
«Глазами Джейса».
Эта мысль разрушительна, так что я очень глубоко хороню ее, туда, где хранятся все остальные мои черные секреты.
Он водит пальцами по моим бровям, проводит руками по моим распущенным волосам, прежде чем схватить меня за горло. Это не сложно, но нет никаких сомнений в том, что это означает – я могу быть сверху, но он все еще главный. Я удивляюсь, когда его грубый голос нарушает тишину.
– Ты так похожа на нее, – говорит он, с удивлением в голосе. – Как?
Я точно знаю, о ком он говорит, но не должна. Сэмми не должна.
– На кого? – невинно спрашиваю.
Его хватка на моем горле сжимается.
– Мариана, – говорит он, и я ликую внутри.
Пять золотых звезд доктору Ли и его удивительным хирургическим навыкам.
– Кто такая Мариана? – спрашиваю я, немного сопротивляясь, когда его хватка на моем бедре продолжает сжиматься, а другая рука теперь сильно тянет меня за волосы.
Его настроение тоже определенно изменилось. Маска снова надета, и он больше не выдает никаких признаков уязвимости. Он снова стал непредсказуемой змеей, готовой нанести удар в любой момент.
Я слегка качаю бедрами, когда чувствую, как он начинает твердеть во мне. Как он снова может? Этот человек, в буквальном смысле гребаная машина. Он явно разрывается между желанием, чтобы я остановилась, и желанием, чтобы я продолжила. Я раскачиваюсь быстрее, с большим напором и задыхаюсь, когда он душит меня, перекрывая мне подачу воздуха.
Его лицо искажается отвращением и отчаянием.
– Мариана была моей любовницей. Моей любимой. Десять лет она была здесь, со мной, пока я не узнал, что она сдавала меня копам. – Мои глаза начинают слезиться, когда он чуть сильнее сжимает мое горло, встряхивая для эффекта. Я начинаю видеть белые пятна, в ушах гудит от недостатка кислорода. – Ты знаешь, что я с ней сделал? – спрашивает он меня. Я качаю головой, застыв на месте, когда он начинает поднимать свои бедра и с силой толкаться в меня, все время сжимая мое горло. – Я отрезал ей язык за то, что рассказывала обо мне небылицы, – выдыхает он, его толчки становятся сильнее и быстрее. – Я отрезал ей губы за то, что она рассказывала о моем клубе, – говорит он, посасывая и кусая мой затвердевший сосок. – Я отрезал ей голову за то, что она предала меня, и отправил ее матери, – заканчивает он, наконец ослабляя хватку на моей шее. Я немедленно начинаю хрипеть, держась руками за пострадавшее горло, задыхаясь мускусным воздухом. –А-а, – упрекает он меня, хватая мои запястья и прижимая их к бокам, продолжая толкаться в меня. Он мрачно улыбается, любуясь моей шеей. – Я хочу видеть на тебе отпечатки моих рук. – Я продолжаю хрипеть, изо всех сил пытаясь сделать полный вдох, но голова все еще кружится. – Обхвати меня ногами, – приказывает он, и я подчиняюсь, обхватив ногами его талию, когда он встает. По-прежнему внутри меня, он делает три быстрых шага, вжимая меня в стену, насаживая на свой член, когда моя голова ударяется о бетон, и я вижу звезды. – Смотри, – говорит он, подталкивая меня за подбородок, так что я смотрю на себя в его зеркале. Я вижу себя раскрасневшейся, выглядящей совсем не так, с двумя сердитыми красными отпечатками ладоней на шее. Он улыбается, прослеживая следы ногтем, заставляя меня непроизвольно вздрагивать. – Ты бы никогда не предала меня, правда, Сэмми? – говорит он, погружаясь все глубже с каждым резким толчком, его глаза загораются желанием и воспоминаниями о былых грехах.
– Никогда, – вру я.
Наконец, когда Дорнан насытился, я принимаю душ. Все мыло в мире не сможет смыть ощущение его кожи на моей, но я все равно намыливаю себя, вода настолько горячая, насколько я могу выдержать, не вызывая ожогов, успокаивающая, слегка покусывающая мою кожу.
Закончив, я вновь вхожу в спальню и вижу, как Дорнан одевается. Я сажусь на край кровати, голая, если не считать полотенца обернутого вокруг меня, и наблюдаю.
Натягивая джинсы и застегивая пояс, он задумчиво смотрит на меня.
– Проклятье, – говорит он, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. – Я уже несколько недель накачиваю тебя спермой, малышка. Ты можешь забеременеешь от меня?