К восточной проходной они, все трое, в робах и касках, пришли уже в темноте. Проинструктированные Васькой стали отмерять шагами расстояние от обрезка рельса, лежавшего под забором, до проходной, орать друг на друга и опять отмерять. Потом дружно перекантовали рельсу за ворота, услужливо распахнутые охранником. Васька, раскрасневшийся, возбужденный удачей, побежал к дороге ловить машину.
— Ну и артист! — воскликнул Гончаров. — Вот тебе и Васька.
— Выгонит нас Василий Леонтьевич с этим «подарочком»… — сказал Виктор, поддаваясь сомнениям.
— А и вправду, зачем гневить старика? — согласился Гончаров. — Давай, Витька, съездим к Деду порожняком, доложим, что вынесли, и делу конец.
Васька пригнал грузовик, разместились на скамьях в кузове и «порожняком» отправились к Деду.
Дверь квартиры открыла плотная, статная супруга Деда Мария Андреевна. Гончаров объяснил, что приехали узнать у Василия Леонтьевича, куда класть рельсу, которую по его приказу должны доставить с завода. Оказалось, Деда еще нет, но, того гляди, появится, звонил из аэропорта.
— В коридор не вместится, — оглядывая прихожую, сказал Васька. — Архитекторы не предусмотрели, понастроили клетушек.
— Может, в спальню? — хитро прищурившись, спросил Гончаров. — Спальня у них, как зала…
Мария Андреевна, не поняв шутки, вдруг ударилась в слезы.
— Да что он творит, окаянный! Залу заставил соседа в лес переделать, стены деревьями разрисовать, а теперь еще и рельсу в спальню…
Андронов с любопытством заглянул в первую, парадную комнату. На стенах от пола до потолка были масляной краской изображены уральские березы с камнями у корней. Виктор знал, что это работа его отца. Андронов-старший с юности любил рисовать, в доме всегда было полно тюбиков с краской, цветастых кусков картона, на которых художник смешивал краски, холстов с пейзажами. Однажды Дед, знавший об увлечении отца рисованием, попросил разукрасить залу лесом. Свое желание он объяснил тем, что выезжать на природу часто не может за нехваткой времени, печи не отпускают. Хотя бы дома, отдыхая с газетой в руках, полюбоваться нарисованным лесом. Отец ценил и уважал Деда, своего учителя, и горячо взялся за дело. Съездил в горы, сделал несколько эскизов с натуры и показал Деду. «Валяй, Сашка, — одобрил Дед. — Малюй так, чтобы вымахали от плинтусов до карниза, за душу хватали бы своей натуральностью, чтоб, как в заправдашнем лесу, боязно было заблудиться…»
Отец рассказывал потом, что во избежание преждевременных осложнений с супругой Василий Леонтьевич ничего не сказал ей о березовой роще, лишь объяснил, что сосед хочет помочь отремонтировать квартиру. Когда Мария Андреевна увидела первую березу, выведенную отцом в углу, решила, что тот для своего удовольствия забавляется и сотрет дерево с глаз долой. Не подозревая плохого, похвалила за схожесть с натурой. Окрыленный успехом отец принялся за дело с таким усердием, что за два часа, пока она возилась в кухне с обедом, на всех четырех стенах вырос густой березняк. Хозяйка вошла в комнату пригласить соседа пообедать и тихо ахнула. Узнала, в чем дело, разгневалась и потребовала от супруга объяснений.
Василий Леонтьевич сказал в свое оправдание, что она пропадает на садовом участке, сколько ей хочется, а ему хоть в комнате среди березок душу отвести. «В квартире-то заблудиться можно…» — со слезами в голосе воскликнула Мария Андреевна. Жениных слез Василий Леонтьевич не выносил и сказал отцу, чтобы он «порубал» березы через одну, оставил бы невысокие пеньки и проложил бы дорожку. Тогда возмутился отец: «Я, Василий Леонтьевич, всю душу отдал этим березкам, а теперь рубай?.. С этюдником в лес сходил, эскизы набросал — и все коту под хвост? Не буду лес губить». Отец тогда подхватил ведерки с красками и ушел. Рассказывали, что после его ухода Василий Леонтьевич успокоил жену: «Сам порубаю, долго ли, кто умеет…» Но рука, видно, не поднималась «рубать», да и занят был тогда на ремонте печи, приходил усталый, до леса ли было? В конце концов Мария Андреевна привыкла к березам в парадной комнате. И лес на стенах так и остался, поражая гостей размахом исполнения. Особенно же нравились березы внучке, шестилетней Маринке. Детская радость, как рассказывали соседи, примирила Марию Андреевну с рощей в квартире. Да, видно, рассказы те были неправдой, лес на стенах до сих пор огорчал ее.