Почтительная толпа лемниров большими жесткими листьями навевала прохладу на свою властительницу и легонько покачивала ее гнездо. Увидев приближающегося Конана, Рийпа, как называли лемниры свою госпожу, радостно приподнялась и протянула ему навстречу руки в извечном женском призыве.
Конан ускорил шаги, стремясь поскорее ощутить прикосновение маленьких, покрытых белой шерстью ладоней. Лемниры усадили его на циновку, лежавшую на земле рядом с гнездом, и Рийпа, закрыв глаза и тихонько посвистывая, запустила тоненькие пальчики в густые волосы киммерийца.
Последние остатки воли покинули тело разомлевшего гиганта. Теперь он принадлежал ей, только ей одной, он был ее вещью, она могла делать с ним все, что хотела.
Рийпа повернула голову и пронзительно защебетала:
– Скорее готовьте пир! Несите плоды иросы, тонги и побольше питья! Тирн, сильный и счастливый, готовится прийти в объятия Черного Оффы! Дети прошлой Ночи, пойте песни Умирающего Света!
Маленькие лемниры встали вокруг неподвижной черной птицы, повернувшись к ней спиной, и, взявшись за руки, стали раскачиваться из стороны в сторону. Время от времени кто-нибудь из них издавал резкий протяжный свист, а остальные вторили тихим лепечущим щебетанием.
Тем временем почти вся площадка была устлана травяными циновками, и взрослые лемниры, выбегая из леса с плодами и сосудами, полными душистой влаги, группами садились неподалеку от гнезда властительницы.
Около Конана, в плетеной травяной корзине, оказались огромные желтые и светло-зеленые плоды размером с добрую тыкву. Было заметно, что тонкая кожица едва выдерживает напор мягкой и сочной плоти. Сосуды с янтарной жидкостью манили прохладой и ароматом.
Маленькие лемниры все пели свою однообразную песню, закрыв глаза и качаясь, а большие с жадностью пили древесный сок и, припав крошечными ротиками к огромным плодам, высасывали мякоть, оставляя лишь сморщенную шкурку.
Конан тоже попытался присосаться к тяжелому сочному плоду, но его усилие вызвало щебечущий смех. Рийпа, глядя на облитую сладким соком широкую грудь и перемазанное лицо, откинулась на руки своих прислужниц, звонко чирикая от удовольствия. Конан и сам рассмеялся, достал из-за пояса кинжал и стал есть сочный плод, нарезая его большими ломтями. Он чувствовал себя как никогда сильным и счастливым. Маленькие лемниры пели песню об уходящем Свете, и забывшему печали киммерийцу тоже хотелось, чтобы сияние горячих солнц поскорее погасло, и наступила блаженная прохладная ночь, а его шею обвили прекрасные пушистые руки Рийпы. Госпожа лемниров с высоты своего гнезда пытливо заглянула в глаза Конана:
– Я слышу – он призывает Ночь! Он хочет Ночь и меня! Ведите его к Черному Оффе! Ночь приближается! Скорее! Скорее!
Конан, отодвинув в сторону пустые корзины и скорлупы, начал подниматься, готовый с радостью идти туда, куда посылала его Рийпа, но вдруг железный ошейник непереносимо сдавил горло, день померк сам собой, и он с хриплым стоном повалился на циновки к ногам испуганных лемниров.
Когда слегка отпустило, варвар встал на колени, судорожно вдыхая горячий воздух, обжигающий легкие, но странным образом проясняющий сознание. Все, что было прежде, в мгновение ока клубком размоталось перед ним, и глаза Рагон Сатха требовательно и властно заглянули в душу.
– Найди и принеси то, что покажется самым важным! Найди и принеси!
Теперь его тело не жаждало мягких прикосновений и щекочущих объятий, разум и хитрость вновь вернулись к нему. Он видел себя как бы со стороны и понимал, что предназначен стать жертвой какому-то Черному Оффе. Маленькие лемниры разомкнули свой круг и выстроились живым коридором, по-прежнему ласково свистя и покачиваясь.
Конан подошел к границе, отделявшей Черного Оффу от поляны веселившихся лемниров. Множество рук толкало его в спину, побуждая переступить линию, выложенную розовыми ракушками, но он стоял, такой же неподвижный, как и черная фигура впереди.
Да, это был камень, черный ноздреватый камень, искусно обтесанный в форме готовой взлететь птицы. Два отверстия по бокам головы были заполнены застывшей красноватой массой, но эти символические глаза смотрели почему-то зловеще и живо.
«Самое главное! Самое главное! Самое главное!» Вот оно, самое главное, в этом Конан уже не сомневался.
Ошейник слабо сдавил и отпустил горло, как бы подтверждая его догадку. Серповидно изогнутый, матово-золотой клюв торчал из каменной головы. Любой ремесленник-камнетес укрепил бы его аккуратнее, но Конан чувствовал безошибочно – это был настоящий клюв живой птицы.
Уже не думая, что нужно от него Черному Оффе, а зная лишь, что ему самому нужно от зловещего идола, Конан, не задумываясь, шагнул вперед и подошел ближе, держась за рукоятку меча.
Позади раздался многоголосый вздох, а из чрева каменной птицы донесся тихий клекот, становясь все громче и громче. Уже ничего не было слышно, кроме этого торжествующего звука, крылья медленно приподнялись, и ноги стали медленно выдираться из песка…
Не раздумывая больше и не разглядывая оживающее чудовище, Конан молниеносно обнажил клинок и изо всех сил ударил по крылу. Меч рассек пористый камень, и черные осколки брызнули во все стороны.
Страшный крик нечеловеческой боли и ярости сотряс все вокруг, но Конан уже рубил, рубил и рубил. Крошево из стонущих, вопящих камней заполнило весь обложенный ракушками круг, а меч все сверкал, отражая белые блики солнц.
От головы, только что угрожающе наклонившейся к нему, чтобы проткнуть острым клювом, осталась черная бесформенная груда, в которой смутно поблескивал острый золотой серп. Разбросав ногами осколки, Конан взял его в руки и краем туники обтер черную пыль. Ладонь неожиданно ощутила живое приятное тепло, как будто этот серп, только что бывший смертоносным клювом, благодарил его за освобождение.
Внезапно Конан заметил, что ослепительный свет горячего дня померк, сменившись сероватыми сумерками. Камни, разбросанные под ногами, с тихим шипением растворялись в воздухе, и наступала ночь, та самая Ночь, которой так ждали лемниры.
Конан стоял уже в полной темноте, сжимая в руках теплый предмет, и не знал, что делать дальше,- кругом было тихо, ни шороха, ни звука, и так темно, как бывает, наверное, только в могиле.
Где-то бесконечно далеко от него вдруг засветилась крошечная точка, она быстро росла, приближаясь и превращаясь в шар неяркого света. Конан почувствовал, что его затягивает в искрящуюся сферу, взмахнул руками, теряя опору, и неожиданно оказался на мягком ковре в знакомой башне. Все было так же, как и раньше, только вместо двери, за которой побывал Конан, красновато поблескивала сплошная глухая стена, да на полу бесформенной грудой лежал узорчатый полог.
Голос Рагон Сатха раздался неожиданно и как будто сразу со всех сторон:
– Дай мне его! Скорее дай мне к нему прикоснуться!- Страстный шепот трепетал, как живая птица, и Конан в удивлении оглянулся, не зная, кому отдать желанную добычу.
Две вздрагивающие смуглые руки возникли прямо перед ним, и Конан положил серп в протянутые ладони. Вздох, похожий на стон любви, пронесся по комнате, и золотое пламя заплясало в чаше сомкнутых рук, на глазах меняя форму того, что в них лежало. Острый клюв превращался в чистый блестящий треугольник со странными выступами по краям, а в самом центре чернел один-единственный знак, похожий на незнакомую руну.
Когда превращение закончилось, и Конан поднял глаза, перед ним на троне сидел Рагон Сатх, с играющей на губах загадочной улыбкой.
– Ты, варвар, не обманул моих надежд! Ты силен и умеешь слышать и видеть! Возвращайся в свой дворец, у тебя есть целый день жизни! И прими мой совет – никогда не забывай, что жизнь коротка, не откладывай на потом то, что хочешь сделать сейчас!- Он раскатисто, совсем по-человечески расхохотался и кивнул в сторону завесы, еще вчера прикрывавшей дверь: