Он замер, а потом в ужасе схватился руками за голову. Кира удивлённо обернулась.
— Женщина-следователь! Женщина-прокурор! Да вы представляете?!
— Я на первом курсе. Ещё и практики не было.
Они пошли дальше.
— Вы посмотрите на себя! Кстати, как вас зовут?
— Кира.
— Миша. Посмотрите на себя. У вас осиная талия, нежная кожа, тонкие кисти, чувственные губы, благородное лицо и наивный взгляд. А видели следователя-женщину? Старомодная кофта, кругозор продавщицы, жаргонные словечки, пошлые шутки, в зубах папироса…
Кира медленно открыла сумочку и достала пачку сигарет:
— Не хотите ли?
Она умело прижала сигарету уголком оранжевого рта. Михаил блеснул зажигалкой и закурил тоже.
— Впрочем, вам идёт курить. Но вам, видимо, всё идёт. Не спорьте! Я даже представляю вас в большом кабинете, в мундире, каким-нибудь следователем по особо важным делам.
— А жаргонные словечки и пошлые шутки? — улыбнулась Кира.
— Вам и они пойдут.
Впереди была канава, прорытая для газопровода. Лёгкая досочка повисла над ней, как над пропастью. Кира неуверенно поставила ногу. Подошва «платформы» казалась толще мостика.
Неожиданно её спутник прыгнул вниз, протянул ей руку и повёл, чавкая глиной.
— Да зачем? — слабо возразила она, заливаясь гордой краской: на них смотрели люди.
Он вылез из канавы, по колено вымазанный жидкой грязью.
— Разве так можно? — Кира расстроенно закусила губку и швырнула сигарету на рыхлую землю.
Михаил только усмехнулся.
— Мой дом. — Она махнула рукой на современного высотного красавца.
— Завтра увидимся? — уверенно спросил Михаил, погребая её маленькую руку в своих широких ладонях.
Она только сомкнула стрельчатые ресницы.
Кира и Михаил сидели в молодёжном кафе. Всю неделю они провели вместе — каждый вечер.
На нём был шоколадный костюм, кремовая рубашка и янтарный галстук. На пальце мерцал перстень с красным, словно ещё не остывшим камнем. Кира сидела, как ромашка: белый брючный костюм, жёлтые волосы занавесили плечи и спину, на груди полыхавшей дугой повисли крупные гранатовые бусы.
— На столах нет свежих цветов, громко проворчал Михаил. — Без них я не могу ни есть, ни пить.
Две пары за соседним столиком разом повернулись.
— А какие твои любимые? спросила Кира.
— Пожалуй, гладификусы.
Она звонко и свободно засмеялась. Он тоже улыбнулся, чуть дрогнув кожей на скулах.
— Ты хотел сказать — гладиолусы?
— Я хотел сказать, что в каждом человеке подразумеваю чувство юмора.
Она слегка порозовела, словно на лицо лёг отсвет гранатовых бус.
Подошла официантка.
— Сухое вино есть? — спросил он.
— Гамза, саперави, рислинг.
— Рислинг какого года?
— Не знаю. Нынешнего, наверное. Шампанское есть.
— Бутылку шампанского, рюмку коньяка…
— Коньяк только в граммах, перебила официантка.
— Слава богу, не в канистрах. Сто граммов. Плитку шоколада, апельсины, виноград, чёрный кофе. Всё.
Соседи теперь следили за ними непроизвольно, потому что всё необыкновенное притягивает.
Михаил взял Кирину руку, посмотрел в глаза и грустно сообщил:
— В прошлом полевом сезоне на Уссури перевернуло лодку. Меня вытащили в двух километрах ниже по течению.
— Бедняжка…
— Кирочка, я чуть не погиб. А осенью провалился в заброшенный шурф. Такая у меня жизнь. Поэтому я должен…
Она не поняла ни мысли, ни оборванности фразы, но больше всего не поняла этой внезапной грусти.
Принесли вино. Раздался глухой выстрел, и шампанское заметалось в бокалах, пробуя вознестись к потолку.
— Выпьем… за сокровенное! — громко сказал он и поцеловал ей руку.
Мальчики и девочки, которые только что выпили под тост «со свиданьицем», окончательно перестали заниматься собой — они учились жить.
Кира чувствовала, что горит её лицо. Краем глаза она видела, как все смотрят на них, — они сделались центром внимания всего кафе. Ей показалось, что Михаил хочет встать на колени, ей даже захотелось этого, и только жаль, что здесь не было всего первого курса юридического факультета.
— Миша, спросила она, пока он не встал на колени, — ты говорил об опасности. Что-то должен…
— Поэтому я должен спешить, — закончил он ту мысль.
— Куда спешить?
— К счастью. А это значит — к тебе, Кира! — звенящим голосом сказал он и поднялся.
Она тоже встала, заворожённо дрожа ресницами в предчувствии чего-то невероятного.
— Любимая, будьте моей женой!
Кира обвела взглядом мальчиков и девочек, как солнце обводит лучами невзрачные комочки-планеты.
Пузатая чашечка старинного фарфора синевато просвечивалась. Лидия Владимировна взяла её с лёгким костяным стуком — задела перстнями.
— Вы пьёте кофе с молоком? — спросила она.
— Чёрный, без сахара.
— С лимоном?
— Нет-нет. Аромат должен сохраниться первозданным.
Он принял чашку и легонько кивнул. Она поправила синеватые, как мартовский снег, волосы и мельком глянулась в поднос из нержавейки.
— Признаться, мы с мужем находимся в некотором затруднении. Вы знакомы с Кирой всего две недели…
— Да, мы уже давно знакомы, — вроде бы подтвердил гость.
Она вздёрнула тончайшие брови и недоуменно замерла. Он спокойно отпил кофе:
— Лидия Владимировна, вы встречались с теорией относительности?
— Разумеется, — ответила она так, словно встречалась не только с теорией, но и с самим Эйнштейном.
— У меня другой отсчёт времени, Лидия Владимировна. Для вас две недели, для меня — два года. Вы меня понимаете?
— В какой-то степени, — сказала она, не уточняя эту степень.
Будущий зять залпом выпил кофе, отставил чашку и вибрирующим баритоном произнёс, чуть приглушая голос:
— В июне прошлого полевого сезона наша лодка перевернулась на бурной и жёлтой речке Уссури.
— Вы… простудились?
— Простудился? Чуть не погиб! А в июне я загремел в шурф. Четырёхметровый.
— Загремели… куда?
— В яму такую. Весь, с головой.
— Это же опасно.
— Привык. Опасностей у меня бывало столько, что на три романа хватит. Знаете, что противно? Сидишь в мокрой земле, а сверху падают лягушки. Так: плюх-плюх-плюх…
Он растопырил ладонь и проскакал ею по столу до кофейника. Лидия Владимировна отпрянула. Её глаза стали широкими, как у Киры.
— А в августе, можете себе представить, меня скинула на землю кобыла.
— Кто скинул?
— Ну, лошадь женского пола, — уточнил гость.
— Откуда скинула?
— С себя, разумеется.
— Зачем же вы на неё забрались?
— Хотел ехать в маршрут. — Он помолчал и с чувством кончил: — Вот такая у меня жизнь, Лидия Владимировна. Судьба геолога.
Она всё смотрела на него, забыв про кофе. Перед ней сидел тот скромный герой, о котором она могла только слышать или читать.
— Я понимаю, — наконец сказала Лидия Владимировна, — вы жить торопитесь и чувствовать спешите. Но хотелось, чтобы вы узнали друг друга лучше.
Он вскочил и стал ходить по пушистому ковру. Его руки нервно вцепились в борта пиджака и забегали по ним, не зная, куда деться. С лица пропала любезность, словно высохла на задубевших скулах.
— Лидия Владимировна! Вы женщина, вы должны понять! Неужели не бывает любви с первого взгляда?! Как у Пушкина, как у Онегина… Или как у лейтенанта Шмидта. С первого взгляда и на всю жизнь. Разве такая любовь второго сорта? Я сам в неё не верил. Пока не встретил вашу дочь. Я могу ждать год, и два, и три. Но зачем? Я же взрослый человек. Вы отдадите Киру не мальчишке, не проходимцу, а мужчине и человеку. Если хотите, специалисту. Лидия Владимировна! Намного ли вы старше дочери? Вам ли не понять любви?
Она улыбнулась. Глаза сделались маленькими, потерявшимися в чернокрашеных жёстких ресницах, сделались вроде паучков, к которым улыбка погнала сетки длинных и тонких морщинок. И сразу стало видно, что она намного старше дочери.