Аналитическую механику читал нам выдающийся ученый, «отец русской авиации», профессор Николай Егорович Жуковский. Он увлекался своей наукой и умело применял ее на практике. То он давал городскому водопроводному управлению указание, как избежать так называемого гидравлического удара в водопроводных трубах, то предлагал веретено особой конструкции.
Но, конечно, наиболее значительными были все его работы, имеющие отношение к воздухоплаванию. В кабинете механики у Николая Егоровича были очень интересные приборы, которыми он иллюстрировал свои лекции.
Слушал я и лекции профессора Петра Николаевича Лебедева, прославившегося впоследствии тем, что он доказал лабораторно давление световых волн. Об этом выдающемся эксперименте он докладывал на Международном конгрессе физиков в 1900 году. Его сообщение вызвало не меньший интерес, чем доклад об открытии радия, прочитанный Марией Кюри на этом же конгрессе.
Хорошо помню еще «не знаменитого» Лебедева — Лебедева-педагога. Свой учебный курс он старался построить так, чтобы как можно больше студентов вовлечь в научную работу.
В университете было тесно, помещений не хватало. Это не остановило Петра Николаевича. В лаборатории, где проводили студенческий практикум, он отгородил ширмой угол и вел там первые исследования.
Загадочный угол всегда притягивал к себе студентов, и мы часто подсматривали, что же творится за ширмой.
Профессор очень любил, когда студенты стремились к самостоятельной работе.
Прошло много лет после учения в университете, когда я случайно натолкнулся в трудах Лебедева на одну мысль, благодаря которой мне стала понятна вся его педагогическая деятельность
Замечательный физик писал: «Я лично глубоко уверен, что постоянная умственная опека, постоянная указка, отсутствие ответственности перед самим собой только развращает умственно, и, наконец, сама способность рисковать умственным напряжением, если успех не гарантируется нянькой, постепенно атрофируется».
Слушал я весьма солидные лекции по теоретической физике Николая Алексеевича Умова. Незабываемыми были лекции по небесной механике тогда молодого приват-доцента Павла Карловича Штернберга, чье имя теперь носит Московский астрономический институт, и лекции начинающего ученого, ассистента Сергея Николаевича Блажко, ставшего впоследствии маститым астрономом.
На разных факультетах университета собирались научные студенческие кружки, руководимые профессорами. И у нас, на физико-математическом, был такой кружок, на занятиях которого мы делали сообщения о своих научных работах.
Посещал я также собрания Общества испытателей природы и Общества любителей естествознания. Там мне доводилось слушать доклады таких корифеев науки, как К. А. Тимирязев и И. М. Сеченов.
У моих читателей может создаться впечатление, что я был сухарем и книжником, что, кроме науки, ни о чем не думал, ничего не видел. Конечно это не так. В годы студенчества меня волновала трогательная судьба Ромео и Джульетты. Я часто бывал в театре; как и все студенты, был влюблен в Софью Ковалевскую — первую русскую женщину-профессора. Нарисовал ее портрет, который у меня, хранится по сей день.
Где работать?
Четыре студенческих года прошли интересно и незаметно. Когда получил диплом, передо мной встал вопрос: что делать дальше, как заниматься астрономией, как осуществить свою мечту?
Остаться при университете не было никакой надежды. Для подготовки к профессорскому званию и вообще для научной работы по астрономии даже в самом многолюдном Московском университете оставляли одного студента раз в пять лет. Такой счастливец был из предыдущего выпуска. Не имея никаких перспектив, снова занялся репетиторством.
Вместе со мной окончил университет Дмитрий Дмитриевич Гончаров — из той семьи, откуда родом жена Пушкина, Наталья Николаевна Гончарова. Он пригласил меня на лето заниматься с его младшим братом Колей.
Я вынужден был согласиться, так как не знал, скоро ли смогу получить службу.
Но что делать дальше? Этот вопрос неотступно стоял передо мной. Иду, бывало, по улице и думаю: у всех идущих есть своя работа, какая-нибудь служба, а у меня нет ничего.