Алексеев просидел на льдине больше двух суток. Погода несколько задержала Головина, но 8 июня вечером он отвез Алексееву бензин, и вскоре самолет "СССР-Н-172" вернулся на Рудольф.
Перед этим произошло любопытное событие.
6 июня летчик /I. Крузе и штурман Л. Рубинштейн полетели на самолете "П-5" на 85-ю параллель и сели там, чтобы сообщать нам о погоде, когда мы шли с полюса на остров Рудольфа. Возвратиться на остров 6 июня им помешала погода, так же как она мешала Головину отвезти бензил для Алексеева. Когда Головин прилетел к Алексееву, мы разговаривали с экипажем алексеевского самолета по радиотелефону. Мы слышали его не хуже, чем слышим по телефону в Москве, или в Ленинграде, или в каком-нибудь другом городе на Большой земле. Алексеев сообщил нам:
- Несколько минут назад над нами пролетел Круае. Только что появился Головин. Головин встретился с Крузе в воздухе...
Потом мы шутили по этому поводу:
- Право, на льдах полярного бассейна нехватает только бензиновых колонок и милиции для регулирования движения, - так оживленно здесь стало...
Итак, 8 июня вечером все самолеты экспедиции собрались на острове Рудольфа. Операция была закончена, зимовка на полюсе работала, и мы могли вылететь в обратный путь. На острове Рудольфа оставался лишь самолет "СССР-Н-169" со своим экипажем на тот случай, если понадобится оказать папанинцам экстренную помощь.
Но вылет наш задержался. Обстановка была очень сложной. Самолеты находились на острове Рудольфа, где была еще зима, где лежали вечные льды и снега. Оттуда они должны были вернуться в Москву, где было лето, где зеленели бульвары, а люди ходили в белых костюмах. Самолеты предстояло перебросить из зимы в лето.
Для прощания с зимой самолеты были готовы- они стояли на лыжах. Для встречи с летом их надо было поставить на колеса. Это решено было сделать либо в Нарьян-Маре, либо в Амдерме, либо на одном из южных пунктов Новой Земли.
Но погода решила внести свои поправки в человеческие предположения. Бросив на Рудольф туманы и облака, она одновременно быстро расправлялась с остатками зимы на севере Большой земли. Из Нарьян-Мара сообщали о том, что все аэродромы раскисли. В Амдерме лед таял, а снежный покров исчезал с головокружительной быстротой. Ледокол "Садко", вышедший с колесами из Архангельска, взял курс на остров Колгуев, чтобы ждать указаний о дальнейшем пути. Если бы окончательно отпала возможность для самолетов сесть на побережье, ледокол пошел бы на остров Рудольфа. Там и были бы сменены лыжи на колеса.
Для перелета на материк нужно было вырвать десять часов хорошей погоды. Но этих часов не было. Весна продолжала свою работу. Развив бурную деятельность на материке, она стала потихоньку продвигаться на север. Вдоль Новой Земли по Карскому морю, не встретив льда, прошел пароход "Таймыр". Между домиками рудольфовской зимовки стояли лужи. Погода портилась.
Даже не поверилось, когда 14 июня утром Дзердзеевский заявил, что завтра можно будет вылететь. Но он утвердительно кивал головой, а за время экспедиции мы научились верить его предсказаниям. Тогда же ему поверили особенно быстро и охотно.
Снова начались оживленные радиопереговоры с побережьем. В Амдерме испортились все аэродромы. И только узкая коса, еще покрытая снегом, годилась для посадки.
- Мы следим за ней, как за любимым ребенком,- сообщали из Амдермы. Но и этот аэродром доживает последние дни. Он тоже тает и уменьшается с каждым днем. На нем даже появились плешины. Спешите...
- Спешим, - отвечали мы с Рудольфа, - спешим. Но сделайте все возможное, чтобы сохранить аэродром. Подвозите снег, засыпайте плешины...
Рано утром 15 июня экспедиция была на куполе ледника. Машины были готовы, крылья очищены от снега и льда. Моторы хранили свой жар в теплых чехлах, и только один "СССР-Н-169", остававшийся нести на Рудольфе почетную папанинскую вахту, стоял прикованный пеньковыми веревками к снегу. Он оброс ледяными бородами и выглядел старым полярником среди своих щеголеватых товарищей.
Мы уселись с Отто Юльевичем в фанерном домике играть в шахматы. Но не успели еще кони сделать своих замысловатых прыжков, как Водопьянов, объехавший купол на вездеходе, быстро вошел в домик и сказал:
- Отто Юльевич, по-моему, лететь можно!
Все улыбнулись. Мы уже привыкли к тому, что Водопьянов всегда готов лететь. Но сегодня, как и с Дзердзеевским, мы легко и быстро согласились с Водопьяновым.
Первым пошел на взлет флагман. Он исчез в тумане, и через несколько минут над островом раздался шум летящего самолета.
На старт зарулил Молоков. Он тоже исчез в тумане.
Затем двинулся Головин.
Алексеевская машина последней тронулась с места и, медленно набирая скорость, пошла по глубокому рыхлому снегу. Указатель скорости показывал уже шестьдесят километров, когда Алексеев выключил газ. Слева, почти под самым носом самолета, стояла машина Головина с выключенными моторами. Внизу, почти у самого подножья ледника, была видна машина Молокова. Оказалось, что весна и здесь успела сделать свое дело: снег стал влажным, прилипал к лыжам и тормозил машины. Самолет Молокова, более нагруженный, чем самолет Водопьянова, не сумел оторваться. Та же участь постигла и самолет Головина.
Туман снова густо накрыл остров. Где-то наверху гудели моторы флагмана. Он не мог сесть из-за тумана. Улететь он тоже не мог-на борту корабля находились начальник экспедиции и командир эскадрильи.
Тракторы затрещали в гулкой туманной тишине и пошли за самолетами. Проваливаясь глубоко в снег, они тужились и громко фыркали, втаскивая на гору тяжелую свою ношу.
Снова за туманом, где-то наверху, зарокотали моторы флагмана. Он ходил над нами, ожидая хотя бы минутного прояснения.
Вдруг в тумане открылось крошечное окошко. Видимость достигала ста метров. Садиться в таких условиях было почти безрассудно. Но что оставалось делать флагману? Мы слышали, как он кружит, снижаясь к просвету в тумане. В этот момент на другом конце купола двигалась новая волна тумана. Она шла медленно, с железной неумолимостью прямо на то место, где должен был сесть флагман.
"Успеет или не успеет?" подумали мы.
Но Водопьянов успел. Своими орлиными глазами он рассмотрел в толще тумана открывшуюся дыру, нырнул вниз и оказался именно там, где только и можно было сесть.
Мы, как зачарованные, смотрели на громадную машину, проделавшую в руках талантливого пилота совершенно невероятный маневр. И как было не восторгаться его искусством, когда спустя несколько секунд купол был снова окружен плотным туманом!
Скоро все корабли опять собрались на вершине купола. В эту минуту сомнения одолевали многих. Сумеют ли машины оторваться от липкого весеннего снега? Вряд ли можно ожидать на всем пути еще одного хорошего дня. Вряд ли выдержит аэродром в Амдерме. Теплые ветры п обильные дожди разрушат снежный покров. Значит, нужно отложить полет и ждать "Садко" с колесами? Но и на колесах нельзя взлететь весной. Огромные резиновые баллоны мгновенно продавят рыхлый снег и утонут в нем.
А тут еще этот туман...
День шел медленно, тягуче, серо, как и облака, плывшие над островом. Никто не уезжал вниз, все ждали. Несколько раз туман рассеивался, но не успевали тракторы сдвинуть с места прилипшие к снегу лыжи, как он снова окутывал купол. Так продолжалось до семи часов вечера. Вдруг на западе засияла светлая полоска. Лететь, лететь во что бы то ни стало!
Оторваться от земли можно было одним только способом: надо было рискнуть и пойти на взлет под уклон, под гору; надо было бросить машины со всей силой их моторов; надо было пустить в ход всю опытность, все чутье летчиков, всю силу их воли и выдержки, чтобы суметь оторвать от вязкого снега тяжелые металлические машины и поднять их в воздух. Это граничило с безумием, но это было безумие не безрассудных, а храбрых и знающих, мужественных людей, уверенных в себе, в своих силах, в том, что они оторвутся. И Шмидт разрешил дерзнуть.