Воздух был спокоен. Ни птичий крик, ни шум шагов, ни человеческий говор, ни даже движение льда не нарушали этого совершенно удивительного безмолвия.
После семичасового рева винтов уши особенно остро воспринимали эту тишину. Почувствовалось, что мы действительно на полюсе. Механик Володя Гинкин открыл в крыле люк и стал выбрасывать на снег чехлы от моторов. Другой механик -Ваня Шман-дин-принимал их внизу. Первый механик Сугробов полез за инструментами. Жуков стал производить астрономические определения. Второй пилот Мошков-ский разочарованно спросил:
- А где же знамена и флаги?
И сразу стало шумно.
Началась работа. Думать, мечтать и наслаждаться было некогда.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
И мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гинкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
II мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гпнкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Сугробов мрачно возился возле лыжи.
- Что с вами, Константин Николаевич?
- Куда это годится, - быстро, словно спеша излить накопившийся в нем гнев, ответил Сугробов,- куда это годится, что мы сели в семнадцати, подумайте, в целых сем-на-дца-ти километрах от полюса? Как будто нельзя было сесть точка в точку!
- Конечно, нельзя. Ведь пока Жуков определялся в воздухе, мы уже отлетели от полюса на некоторое расстояние. Льдина на самом полюсе могла быть неподходящей для посадки. С научной точки зрения семнадцать километров не играют роли. С географической-это величина микроскопическая. Да и вообще возможно, что сели на полюсе, а дрейфом за это время нас снесло в сторону...
Терпеливо, едва скрывая улыбку, Алексеев пытался утешить огорченного Сугробова.
- Думаете, снесло?-спросил Сугробов. Алексеев отвел глаза - за три часа льдину не могло отнести на 17 километров-и сказал:
- Может, и снесло.
Сугробов повеселел и полез в самолет.
Часы летели быстро, как минуты. Легли спать Сугробов и Мошковский. Немножко вздремнул Алексеев. Примус весело шумел. За металлическими стенками самолета бушевала пурга. Не спал Жуков. Что-то испортилось в рации, и он терпеливо проверял сложную машину, просматривая шаг за шагом, дюйм за дюймом всю цепь, контакты, лампы и детали. Четыре часа работал Жуков, пот выступил на его высоком лбу. Проснулся Алексеев. Он подошел к Жукову, взял у него схему, помогал разбирать и разъединять части рации. Летчик и штурман отлично понимали, какое значение имела сейчас рация. Без нее можно было долго искать лагерь и не найти. А в крыле самолета безмятежно спали на теплых шубах механики и Мошковский. Они намаялись за последние двое суток и спали крепко, не зная о надвинувшейся беде.
- Есть,-внезапно сказал Жуков,-есть!
И он улыбнулся. Повреждение было найдено и тут же исправлено.
Прошло 15 часов. Гинкин и Шмандин спали уже 12 часов подряд. Мы пообедали без них, не желая прерывать их отдых. Гороховый суп, поджаренные охотничьи сосиски и чай с шоколадом показались изысканными яствами. Кастрюлю и миску завернули в мех, чтобы сохранить пищу горячей до пробуждения молодых механиков. Через час они проснулись и сразу попросили есть.
Пурга начала стихать. Ветер разметал тучи и прогнал туман. Солнце осветило льдину. Жуков застучал ключом:
..Готовимся к вылету. Через два часа моторы будут готовы. Тогда сообщим".
Семь человек завозились возле моторов, согревая их, вызывая к жизни, готовя к решительному перелету.
Ровно через два часа Жуков снова связался с лагерем:
"Вылетаем".
Самолет легко тронулся с места. Плавно обойдя вокруг площадки, он повернулся против ветра. Полный газ. Машина понеслась, подпрыгивая на снежных буграх и ледяных пригорках. Скорость - 60, 70, 80. Мало. Нужно 100 километров в час, чтобы машина оторвалась. Впереди ропаки. Алексеев выключает газ, чтобы не разбить машину о ледяные глыбы. Но арктическая природа обманула: казалось, что ропаки еще далеко, на самом деле они были близко, и машина не успела остановиться.
Резко взлетев вверх, огромный самолет перескочил через ледяную гору и всей своей тяжестью в полторы тысячи пудов обрушился на снег. Но машина продолжала двигаться вперед и перескочила еще через два ропака. Казалось, что самолет сейчас рас-сыплется на части. Все грохотало. Стучали ведра, примуса, банки, инструменты. Похоже было, что шасси уже нет и самолет сидит на брюхе. Но когда машина замерла, мы вышли и удивились: все было в порядке. 1t.
Два раза пытался еще взлететь Алексеев, но площадка была явно коротка, и самолет не мог набрать нужную скорость.
- Я же предупреждал,-сказал Алексеев, - что это будет видно...
В ход пошли лопата, кирка, пешня и саперная лопатка. Ваня Шмандин, Гинкин и Мошковский остервенело рубили ропаки и разбрасывали по сторонам голубые куски льда. Сугробов отрубил кусок доски и расщепил его на палочки. Я разрезал чехол. Так появилось на свет первое оборудование нашего аэродрома- восемь флажков. Мы поставили их в 60 - 80 метрах друг от друга. Вдоль них надо было взлетать. Между седьмым и восьмым флажками Алексеев должен был выключить газ, если бы машина не оторвалась. Дальше были ропаки.