Правда, не всем сразу открылось, что перед ними высокое искусство, были люди, которым сам жанр казался сомнительным, низкопробным - для «телеграфистов» и «горничных». На следующий день после вечера в «Литературке», на котором выступал Окуджава, Косолапов спросил у меня: «Вы в самом деле считаете песни Булата Шалвавича настоящим искусством?» Нет, он не хотел изобличить Булата или меня в дурном вкусе - вопрос был задан вполне серьезно, - он был в некоторой растерянности, песни ему понравились, но смущало, что его впечатления расходились с его представлениями о серьезном искусстве.
А в Доме кино на вечере во время выступления Окуджавы произошел скандал. Снобистская публика, у которой атрофировалось непосредственное восприятие искусства, которая с пренебрежением относилась ко всему, что не стало модой, слушала Окуджаву плохо, отпускала какие-то хамские реплики, и Булат, никогда, ни при каких обстоятельствах не поступавшийся своим достоинством, не закончив песни, повернулся и ушел со сцены. И потом много лет не ступал на порог этого Дома. Мы тоже считали себя оскорбленными и даже разрабатывали планы мести.
Все эти бурные события в жизни Булата - шутка сказать, вот так, на наших глазах к нему пришла известность, он становился кумиром взрывообразно расширяющегося круга публики,- не привели, однако, к тому, что он стал манкировать своими обязанностями в газете. Мы сами старались, чтобы режим у него был посвободнее, чтобы он мог выступать почаще, а в остальном он не отделился от команды, вместе со всеми вел бои местного значения на планерках и летучках, упорно дрался за те стихи, которые ему представлялись заслуживающими публикации в газете. У него вышел сборник «Острова» в «Советском писателе» - до этого, до прихода в газету, первая его книжка «Лирика» была издана в Калуге, - он подарил мне «Острова» с такой надписью: «Лазарь, это в память минувших битв и в честь грядущих новых. С любовью». И подписался - Ванька Морозов. Это герой одной из первых его песен.
И еще два воспоминания - в сущности, моментальные снимки. Одно «литгазетовской» поры. Мы в Тбилиси, в гостях у Симона Чиковани. Хозяин поднимает тост за Булата, говорит о трагической судьбе его семьи. Я взглянул на Булата: всегда сдержанный, никогда не терявший самообладания, он не может сдержать слез. И второй «снимок» более позднего времени. Оглушенные, онемевшие мы выходим после просмотра в ЦДЛ «Покаяния» Тенгиза Абуладзе. Молча обнимаемся: не думали, что доживем до этого…
В нашу команду входил и Валентин Берестов. Он был взят в газету самим Смирновым и должен был заниматься стихами. Ничего из этого не вышло, Берестов с работой не справился, он был напуган, смят, раздавлен мощным напором поэтов, жаждавших печататься в «Литературке». Валентин боялся сидеть в своем кабинете, прятался у нас или в библиотеке. Не прошло, кажется, и месяца, как выяснилось его полное служебное несоответствие занимаемой должности, так это вроде называется на бюрократическом языке. На его место и взяли позднее Окуджаву. Но Сергей Сергеевич не дал Валентину уйти из газеты, что тот порывался сделать, а перевел его на должность спецкора при секретариате. Но все или почти все, что он делал, или заказывалось нами, или шло через наш отдел. А главное, сам он иного места, чем у нас, не видел для себя в газете. И секретариат быстро отказался от попыток распоряжаться им, дал ему «вольную», многие в редакции вообще думали, что он числится за нами. Я написал: Валентин Берестов - и поймал себя на том, что невольно стал улыбаться,- естественная реакция человека, вспоминающего очень приятное. О таких, как Берестов, говорят: излучает доброту. Необычайно деликатный, неспособный мухи обидеть, он был постоянно полон дружеского расположения к окружающим. Над ним посмеивались, главным образом над его отрешенностью от практической стороны жизни, тут он часто попадал впросак - он никогда не обижался, не сердился и совершенно обезоруживал насмешников, потому что - редкая и прекрасная человеческая черта - сам к своим слабостям относился с юмором. Высокий, худой, нескладный, сутулящийся - словно стесняющийся своего роста и старающийся не бросаться в глаза, занимать поменьше места, - плохо видящий (когда в «Литературке» сделали вестибюль-«аквариум», Валентин прошел через стекло и так порезался, что пришлось его отвозить в Склифосовского), рассеянный, вернее, погруженный в себя, Берестов своим обликом напоминал сыгранного до войны Черкасовым Жака Паганеля в фильме «Дети капитана Гранта».