Теперь об Эренбурге. После появления статьи Вайнберга, не сразу, выждав для приличия какое-то время, я позвонил Илье Григорьевичу и попросил принять нас. Он назначил день и час. Решили идти к нему вдвоем - Сарнов и я. Сарнов лучше меня знал раннего Эренбурга, а вдруг разговор зайдет о6 этом, нельзя ударить лицом в грязь. А главное, вдвоем было не так страшно: честно признаюсь, я боялся этого визита и не очень был уверен в его благоприятном исходе.
Некоторые основания для этого были. Мы шли к сверхзнаменитости, для любого фронтовика, и меня в том числе, он был личностью исполинской, легендарной - не буду распространяться, об этом очень много писали. Так что понятен трепет, который я испытывал. И еще одно - я вспомнил читательскую конференцию в университете, обсуждение «Бури», на котором присутствовал и выступал Эренбург. Он говорил по тем временам вызывающе смело. Досталось тогдашней, ермиловской «Литературке»: «Что такое у нас литературный процесс? - издевательским тоном говорил Эренбург. - Утром в Лаврушинском переулке писатель достает из почтового ящика «Биржевой листок», в котором сообщается, кого сегодня выдвигают, кого задвигают, кто как котируется». Позволил он себе и неслыханный тогда выпад против существующей системы руководства культурой: «Нигде, кроме нас, слово писателя не пользуется таким уважением. Ему иногда придают даже большее значение, чем делу. Это очень лестно. Но зато во Франции никого не интересует, что думает министр культуры о последней театральной премьере».
И еще я вспомнил, как жестко и обидно Эренбург срезал на конференции одного студента, выступившего вслед за тогдашней критикой с глупыми и пошлыми претензиями к роману: почему французы выглядят в произведении более интересными и духовно богатыми, чем советские люди? «Встреча читателя с произведением, - заметил Эренбург, - может происходить на разных этажах, не всегда читатель добирается до того, на котором написана книга». И нанес тяжелый удар незадачливому студенту: «Тут встреча произошла в подвале».
А если вдруг Эренбург вот так врежет нам: счет у него к «Литературке» большой и абсолютно справедливый, начнет припоминать, может и нам рикошетом достаться...
Я уже знал, что улаживать дела с капризными, обидчивыми живыми классиками, считающими, что им должны только смотреть в рот, занятие тяжкое, молоко надо выдавать за вредность. Незадолго перед этим мне пришлось выдержать мучительное объяснение с Мариэттой Сергеевной Шагинян. Ее статья возникла в газете в связи с чрезвычайными обстоятельствами: неожиданно в самый последний момент - за несколько дней до открытия - была сдвинута дата съезда писателей. Естественно, что готовившийся к прежней дате номер был плотно забит съездовскими выступлениями; 150-летие со дня рождения Гоголя, которое пришлось на этот номер, отмечалось единственным материалом - статьей Б. Мейлаха, больше места не было. Когда съездовские материалы полетели, стало ясно, что давать к гоголевскому юбилею всего одну статью неприлично, совершенно невозможно - это скандал. Срочно героическими усилиями добыли еще два материала: эссе Валентина Катаева и статью Мариэтты Шагинян «В творческой лаборатории Гоголя». В статье было одно место, где рассуждения Шагинян строились на явной ошибке, место это, чтобы не срамить автора и газету, - немедленно посыпались бы десятки писем, - надо было убрать, я поехал на Арбат, где тогда жила Шагинян. Не успел я рта раскрыть, как она, увидев отчеркнутое на полях карандашом место, стала на меня кричать. Она кричала, что не сократит ни одной строчки, ни одного слова. Она ругала газету, ругала меня: как смеют от нее требовать сокращений! Я не мог вставить ни одного слова. Это было как извержение вулкана и продолжалось довольно долго. Наконец, она выдохлась, и я получил возможность говорить. Она стала слушать, и я объяснил в чем дело. Мариэтта Сергеевна перечитала отчеркнутое место и неожиданно для меня сказала, что я совершенно прав, что статья у нее не получилось и печатать ее она не будет. Когда мне снова с большим трудом удалось вклиниться, я стал ее уговаривать, что статья хороша (нам она нужна была позарез), что от нее требуется совсем немного - сочинить вместо выброшенных абзацев две-три переходных фразы. Она же твердила свое. Потребовалось много сил и немало времени, чтобы уговорить ее. Затем очень быстро при мне она сделала все, что нужно. Ушел я от нее в таком состоянии словно целую вахту уголь грузил.
Эту историю я тоже вспомнил, пока мы шли к Эренбургу, по дороге обсуждая возможные сценарии предстоящей с ним беседы.