Взяли меня на должность рассыльного. Дону Лисинио нужен был крепкий и честный паренек, чтобы развозить на велосипеде заказы. «Современная» была первой аптекой в Монтевидео, которая доставляла клиентам на дом лекарства, заказанные по телефону. Это начинание дона Лисинио дало замечательные результаты. Аптека, которая несколько месяцев до того агонизировала из-за бездеятельности прежних владельцев, стала подавать признаки жизни благодаря моим ногам, неутомимо крутившим педали, и изумительной заботливости дона Лисинио в обслуживании клиентов.
Он мне заявил, что месячное мое жалованье будет пятнадцать песо, но на руки мне он будет выдавать только десять. Остальные пять будет для меня откладывать, дабы у меня выработалась благотворная привычка делать сбережения. Таким путем в конце года, к рождеству, у меня накопится шестьдесят пес».
Начал я работать шестого января. Работа была мне поДарком и ко дню Богоявления, и ко дню моего Рождения. Думаю, что в этот день я навсегда Распрощался с детством. Могу заверить, что два остальных принципа дона Лисинио — труд и повиновение — также выполнялись, и неукоснительно!
Работа была изнуряющая. Аптека открывалась в восемь утра, но я должен был приходить к половине седьмого. Каждый день надо было мыть полы, протирать влажной, а потом сухой тряпкой все деревянные и стеклянные поверхности, мыть и вытирать пузырьки, банки, бутылки, пробирки, колбы, аптечные инструменты (дон Лисинио взял на работу еще Тереситу, молодую, невероятно уродливую фармацевтич-КУ). и, когда я заканчивал эту грандиозную уборку,
всегда находилось еще какое-нибудь непротертое зеркало или весы, или же стены и потолок недостаточно блестели, и дон Лисинио то на корточках, то взобравшись на стремянку, водил своим вездесущим пальцем по стоякам стеллажей, по торцевым поверхностям дверей, по стеклам витрин, и каждая микроскопическая частица пыли вызывала каскад наставлении о вреде лени и нерадивости. Ему было невтерпеж видеть меня бездействующим. Он полагал, что нет ничего более вредного для здоровья и для нравственности. Иногда, заставив меня что-то вычистить, а потом снова чистить по чистому, он, если не мог придумать еще какой-нибудь работы, велел мне садиться на велосипед, для которого заказал подставку, чтобы колеса могли вращаться в воздухе, и велел крутить изо «сех сил педали. И все, что дон Лисинио мне приказывал, всегда имело целью мое собственное благо, чтобы я воспитывался в повиновении, чтобы я когда-нибудь стал стоящим человеком.
Теперь я думаю, что мне, наверно, не следовало так его ненавидеть. Объективно, эта глыба труда, давившая на мои двенадцатилетние плечи с 6.30 утра до 6.30 вечера, несомненно, умеряла жгучую боль от сознания моего еще не привычного сиротства.
Вскоре я убедился, что воскресные дни, прежде такие желанные, становятся для меня самыми грустными. Я без цели шатался по улицам, усаживался на Набережной, смотрел на море и едва мог дождаться понедельника, чтобы снова оказаться под началом у дона Лисинио.
В одно из этих грустных воскресений я зашел в церковь иезуитского колледжа Святого Семейства на улице Мерседес. Мне было там приятно в атмосфере покоя и полумрака. Мне понравился запах ладана, медленны? движения молящихся, музыка органа.
В следующее воскресенье я снова зашел туда часов в пять вечера. Прослушал мессу, начавшуюся в шесть часов, прихожан в храме было немного, в большинстве люди пожилые. Мой возраст и то, что я, придя до начала мсссы и оставшись после нее, провел там несколько часов, явное мое незнание ритуала, который я исполнял, неуклюже подражая движениям окружающих, привлекли ко мне внимание одного из священников. Когда храм почти опустел, он подошел ко мне сзади и спросил, молюсь ли я. «Я не
умею молиться, сеньор»,— робко ответил я. Он добродушно мне улыбнулся, взял меня за руку и спросил, не хочу ли я что-нибудь узнать о Боге. Я сказал, что хочу. Тогда он спросил, как я живу. Некоторое время он слушал меня, сидя рядом со мною. Потом повел в ризницу, угостил чашкой шоколада со слоеной булочкой и сказал, чтобы я пришел в следующее воскресенье к двум часам на урок катехизиса, которому тут учат готовящихся к первому причастию.
Я вышел со светлым, радостным чувством, тронутый добротою падре Нуньо и полный желания постигнуть тайны Господа.
Дядя Лучо (так я его называл, хотя дядей он мне не был) относился ко мне ласково. Все в доме относились ко мне хорошо, особенно Роса и Маргарита, две старшие дочки Лучо, девушки, которым было уже за двадцать, работавшие на спичечной фабрике в Ре-Дукто . Я отдавал в семью десять песо своего жалованья, а на свои скромные расходы оставлял себе чаевые, которые получал от клиентов.