Многие из этих писем по своему содержанию являются советами, некоторые — приказами, и весьма любопытно наблюдать за тем, насколько лучше своего брата короля Наполеон, которому не приходилось бывать в Неаполе, изучил королевство и его топографию и его нравы. Письма Наполеона продиктованы в большей мере под впечатлением мягкости и доброты Жозефа: его брат не мог допустить слабости королевской власти, не терпел великодушия ни к разбойникам, ни к их посредникам, ни к их священникам.
Так было и с маркизом Родио, получившим свой титул из рук Фердинанда и Каролины. При Жозефе он продолжил и возглавил партизанскую войну, а когда был схвачен под Пуильей с оружием в руках, был предан суду. На судебном совете он представил себя военнопленным и скоро добился помилования. Но очень скоро по высочайшему приказу был собран второй совет, который и осудил его. Короля в городе не было, а Саличети отдал приказ расстрелять его.
И когда Жозеф выразил сожаление по поводу того, что ему не было дозволено вынести помилование, Наполеон написал ему пространное письмо, выдержку из которого мы приводим ниже:
«Поскольку вы сравнили неаполитанцев с корсиканцами, помните, что когда войдете в Ниоло, следует повесить на деревьях сорок повстанцев, и террор должен быть таким, чтобы ни один больше не шелохнулся. После моего возвращения в Великую армию восстал Плезанс, я послал туда Жюно, который преподнес все так, будто никакого восстания не было, сославшись на французский дух; я послал ему приказ предать огню две деревни и расстрелять предводителей восстания, среди которых оказалось и шестеро священников. Это было исполнимо, все успокоилось, и так будет всегда.
Вы видите террор, который исходит от королевы. Конечно, я не предлагаю вам следовать ее примеру. Но он не менее действен, чем просто сила. Если бы вы вели себя более сурово и энергично, ни калабрийцы, ни кто бы то ни было еще лет тридцать не посмели шевельнуться.
Я заканчиваю свое письмо тем же, чем начинал его. Вы будете королем Неаполя и Сицилии, у вас будет три или четыре года мирного времени; если вы будете вести себя мягко и праздно, если твердой и решительной рукой не возьметесь за бразды правления, если будете прислушиваться к гласу народа, который и сам не ведает, чего он хочет, и если вы не искорените повсеместные злоупотребления и укоренившийся грабеж теми способами, которых вы знаете предостаточно, и если вы не заставите вам служить и французов, и корсиканцев, и швейцарцев, и неаполитанцев, и не будете вооружать корабли, вы ничего не добьетесь. И через четыре года, вместо того, чтобы быть полезным мне, вы только будете приносить мне одни хлопоты, потому что лишите меня моих средств.
Запомните хорошенько то, что я вам говорю: судьба вашего королевства зависит от ваших же поступков по возвращении в Калабрию. Никого не прощать. Если нужно, прикончите по меньшей мере шестьсот повстанцев, они отняли у меня гораздо больше солдатских жизней. Предайте огню дома тридцати самых видных жителей в каждой деревне и раздайте все их имущество солдатам. Разоружайте всех жителей, разграбьте пять или шесть крупных селений из тех, которые ведут себя хуже всех.
Почему бы, когда восстала Калабрия, не реквизировать половину имущества и не раздать армии? Это было бы большим подспорьем для нее и одновременно уроком на будущее. Мягкое поведение никогда не укрепит ни одно государство. Нужны жесткость и чрезвычайные меры. Подобно калабрийцам, которые убивают наших солдат, я лично издам декрет, согласно которому буду конфисковывать в пользу армии половину доходов провинции; но если вы начнете с того, что сделаете своим принципом утверждение, что они не повстанцы и всегда были преданы вам и вашему великодушию, которое не что иное, как слабость, это окажется пагубным для Франции.
Вы слишком великодушны![143]
В действительности же, как мы говорили, Жозеф был превосходным королем. Но только пробыл он им не четыре года, а всего лишь два.
Как только королю объявили о визите Саличети, тот поспешил представить ему своего протеже. Мане, который, ни словом не обмолвившись своему другу о своем содействии его аудиенции, был уже рядом с Жозефом.
— Сударь, ко всем восторгам, которые расточал вам Саличети, а он в восторге от вас, вчера мне рассказал ваш спутник, господин Мане, адъютант моего шурина, каким образом вы обошлись с шестью разбойниками на Понтинских болотах. Ничего, кроме восхищения, я вам выразить не могу. Но Саличети, которому, насколько мне известно, вы были рекомендованы одним из его добрых друзей, говорил, что вы прибыли к нам для службы в армии. А за это решение я не могу обойтись восхищением и должен вас отблагодарить.