Из холла послышались громовые раскаты хохота. В гостиную вошел Ле Каго в обнимку со Старром, обхватив его своей ручищей за плечи. Вид у техасца был слегка оглушенный, волосы встрепаны, но миссия Ле Каго была выполнена: кобура, висевшая у Старра на левом боку, была пуста.
– Не знаю, как вы, друзья мои, – заявил Ле Каго, смачно раскатывая английское “р”, как и любой француз, кто наконец одолел этот звук, – но я голоден как волк! Bouffons!< Здесь: Толстяки! Обжоры! (франц.)> Я могу есть за четверых!
Обеденный стол освещали два канделябра со свечами и лампы, горевшие в стенных бра. Обед не был роскошным, но его можно было назвать изысканным: форель, выловленная в одной из ледяных горных речек, мясо косули с вишневой подливкой, овощи из собственного сада, приготовленные по-японски. Он завершился зеленым салатом, после которого подали десерт из фруктов и различных сортов сыра. Каждая перемена entree или releve< Закуска; основное блюдо (франц.)> – сопровождалась сочетающимся с ней по вкусу вином, а проблема, возникшая в связи с подбором напитка к блюду из дичи в вишневом соусе, была решена с помощью чудесного розового портвейна, который если и не повышал вкусовых качеств кушанья, то, во всяком случае, и не вступал с ними в противоречие. Даймонд с некоторым беспокойством заметил, что всю первую половину обеда Хелу и Хане подавали только рис и овощи, и только когда на столе появился салат, они присоединились к остальному обществу. Кроме того, хотя хозяйка дома и пила вино наравне с остальными, в стакан Хела едва ли попадало несколько капель из каждой подаваемой бутылки, так что в общей сложности он не выпил и одного стакана.
– Вы совсем не пьете и за обедом, мистер Хел, – заметил Даймонд.
– Пью, как видите. Просто я не нахожу, что два глотка вина доставляют больше удовольствия, чем один.
Большинство американцев увлекаются горячительными напитками, считая себя знатоками в этой области; Даймонд не составлял исключения из гвардии приверженных Бахусу соотечественников. Отпив немного розового вина, поданного к мясу косули, подержав его на языке и закатив глаза к потолку, он произнес:
– Да, бывает просто “Тавел” и бывает “Тавел” старый!
Хел чуть заметно нахмурился:
– Да… я полагаю, вы правы.
– Но ведь это настоящий “Тавел”, не так ли?
Когда Хел, пожав плечами, тактично переменил тему, у Даймонда по затылку поползли мурашки от замешательства и стыда. Он был точно уверен, что пьет “Тавел”!
В течение всего обеда Хел хранил молчание, замкнувшись в себе и почти не спуская глаз с Даймонда, хотя казалось, он смотрит в какую-то точку, находящуюся прямо за его спиной. Хане без труда удалось разговорить гостей, и они наперебой шутили, рассказывая разные забавные истории, а она слушала их с таким удовольствием и так весело смеялась, что каждый из них чувствовал себя в ударе и был уверен, что он превзошел самого себя в остроумии и обаянии. Даже Старр, который, побывав в медвежьих объятиях Ле Каго, сидел поначалу, угрюмо насупившись, вскоре уже с увлечением рассказывал Хане о своем детстве во Флатроке, в Техасе и о своих подвигах, когда он сражался с гуками в Корее.
Ле Каго всерьез занялся обедом, целиком отдавшись этому важному делу. Вскоре концы его белого шарфа распустились и обвисли, а длинный с раздвоенным ласточкиным хвостом фрак полетел в сторону, так что к тому времени, когда баск наконец счел возможным возглавить застолье, развлекая общество своим бесконечным грубоватым юмором, а иногда и вовсе неприличными историями, он оставался уже только в своем переливчатом, сверкающем пуговицами из горного хрусталя жилете. Ле Каго сидел рядом с Ханной, и его горячая рука, как бы случайно опустившись на бедро девушки, погладила эту очаровательную округлость.
– Поведайте мне со всей чистотой и искренностью вашего сердца, о юная прелестница! Вы еще продолжаете бороться со своим страстным желанием немедленно пасть в мои объятия или уже сдались, оставив эту бесплодную борьбу? Я спрашиваю вас об этом только для того, чтобы знать, как действовать дальше. А пока ешьте, ешьте! Вам понадобится много сил. Так, значит, вы, господа, из Америки, а? Что касается меня, то я был в Америке три раза. Вот почему я так прекрасно говорю по-английски. Я бы, пожалуй, мог сойти за американца, а, как вы думаете? Я хочу сказать, с точки зрения произношения.
– О, без сомнения, – ответил Даймонд. Он уже начал понимать, как важно для таких людей, как Хел и Ле Каго, соблюдение истинного высокого стиля, настоящих манер даже в общении с врагами, и хотел показать, что и он не хуже них умеет играть в те же игры.
– Однако, разумеется, как только люди увидят ясный и чистый блеск моих глаз, услышат музыку моего голоса, в которой сокрыта вся неисчерпаемая глубина моих мыслей, тут-то они моментально прозреют! Игра окончена! Они поймут, что я никак не могу быть американцем!
Хел прижал палец к губам, скрывая улыбку.
– Вы слишком суровы по отношению к американцам, – сказал Даймонд.
– Может быть, и так, – согласился Ле Каго. – Возможно, я несправедлив. Мы ведь здесь видим только худших из худших, отбросы, прямо скажем, всякое отребье: торговцев, приезжающих сюда отдохнуть со своими наглыми, бесстыдными женушками, вояк в униформе с потрепанными, белесыми, беспрерывно жующими резинку девицами, молодых людей, жаждущих “найти себя”, и, что хуже всего, – ученых ослов, которым удается убедить снабжающие их деньгами учреждения, что мир останется несовершенным, если только они не протащатся на кораблях вокруг Европы. Я иногда начинаю думать, что основной продукт экспорта в Соединенных Штатах – это безмозглые профессора в творческом отпуске. Скажите, это правда, что в Америке каждый, кому больше двадцати пяти лет, имеет звание доктора философии?
Ле Каго уже закусил удила и начал рассказывать одну из своих приключенческих историй, основанных на реальных событиях, но расцвеченных блестками фантазии, призванной возвысить и украсить блеклую, унылую правду; блестки эти он рассыпал темобильнее, чем дальше плел нить своего повествования. Зная по опыту, что пройдет еще немало минут, прежде чем Ле Каго закончит рассказ, Хел надел на лицо маску вежливого внимания, мысленно углубившись в рассмотрение возможных вариантов расстановки сил и тех тактических ходов, которые могут быть сделаны после обеда.
Ле Каго повернулся к Даймонду:
– Я хочу пролить хоть лучик света на эту историю, специально для вас, американского гостя моего друга. Всем известно, что баски и фашисты – злейшие враги с незапамятных времен. Но мало кто знает причину этой старинной неприязни. Это, по правде говоря, наша вина. И я наконец признаюсь в этом. Много лет тому назад у басков была привычка справлять большую нужду на обочине дороги; таким образом мы лишали фалангистов их основного источника питания. Это истинная правда, клянусь Мафусаилом и его морщинистыми яй…
– Беньят! – прервала его Хана, кивком головы указывая на девушку.
– …клянусь Мафусаилом и его морщинистым лбом и ясным умом! Что с вами? – спросил баск Хану, и глаза его стали влажными от несправедливо нанесенной обиды. – Не думаете ли вы, что я забыл, как надо вести себя в обществе?
Хел отодвинул свой стул и поднялся.
– Нам с мистером Даймондом надо обсудить кое-какие вопросы. Предлагаю перейти пить коньяк на террасу. Вы, может быть, еще успеете подышать воздухом, пока не пойдет дождь.
Мужчины, миновав центральный холл, вышли в японский садик: Хел взял Даймонда под руку.
– Позвольте, я поддержу вас, здесь так темно.
– О? Мне известно о вашей мистической способности предчувствия, но я не знал, что вы можете также видеть в темноте.
– Я не вижу в темноте. Но мы на моей территории. И, пожалуй, совет не забывать об этом пришелся бы вам кстати.
Хел зажег две керосиновые лампы в Оружейной и указал Даймонду на низенький столик, где стояла бутылка коньяка и два стакана.
– Налейте себе сами. Через минуту я присоединюсь к вам.
Он взял одну из ламп и поднес ее к шкафу, сплошь заполненному выдвижными ящичками с рядами карточек – около двухсот тысяч карточек в общей сложности.
– Могу я предположить, что Даймонд – ваше настоящее имя?