ечно. Говорили, что появятся суперлюди. Не чета нам, обычным. Но в моём кармане лежал студенческий билет педагогического университета. И грел мне душу. В тот день я выбежала в магазин за углом. Впопыхах неслась по улице, выдернутая из-за стола с учебниками просьбой родителей. Нужно было купить молока, хлеба, картошки. Я увидала Макса издалека. Он шёл… Вернее, не шёл… Макс стремительно двигался к цели. Мой приятель так слаженно управлял своими длинными ногами-ходулями, которые обычно доставляли ему массу хлопот, а длинная русая чёлка Макса летела по ветру так легко и свободно, что я сразу смекнула, куда он спешит. Со стороны Макс был похож на глупого ослика, вприпрыжку скачущего за морковкой. — Эй, Макс! — окликнула я приятеля. — К Ладе бежишь? — О, Лолли! — узрел-таки меня Макс. — Здравствуй, здравствуй. Не ответив на вопрос, Максим подошёл ко мне и по-дружески приобнял за плечи. От этого жеста я растрогалась. У меня защипало в носу. Гневная речь, молнией вспыхнувшая в моём мозгу пару секунд назад, в которой я должна была предостеречь Макса-ослика о том, что на пути к морковке (не факт, что сладкой) его ждёт погибель, глубокая пропасть, в которую он низвергнется, словно в ад, ломая не только длинные ноги, но и шею… Вся эта обличительная речь лишь вспыхнула да угасла, так и не покинув пределы моей головы. * * * Мы прошли несколько метров, обнявшись. За эту минуту я поняла: Макс так переполнен любовью, что готов делиться ею со всем миром. И со мной тоже. — Макс, скажи, какая она? — посмотрела я в глаза приятелю перед тем, как расстаться. — Лол, она потрясающая! — сверкнул глазами взволнованный Макс. — Она искренняя! Она добрая! Она… она… живая! Накупив в продуктовом всего, что велели родители, я вернулась к учебникам. Но долго не могла сосредоточиться. Внезапная встреча с Максом не давала мне это сделать. «Макс сказал, что Шип живая, — гоняла я в голове недавний наш разговор. — Если бы он сказал, что она красивая… или что она умная… я бы нашла слова возражения. Но он сказал: она живая… Жизнелюбие, доброта и искренность — стопудовые аргументы любить человека». Я знала в этом толк, ведь я тоже была влюблена. Спохватилась я на том, что сижу и рисую в тетрадке по педагогике сердечки, пронизанные стрелой. Олег… Мой Олег. Это я его убедила подать документы на сценарный факультет в университет кинематографии. Олег одарён. Он чувственный, ранимый интроверт-меланхолик. Олег так похож на просветлённого старичка, который постиг истину. За линзами его очков прячется глубокая глубина, как в озере Байкал. Я — другая. Я сильная, острая на язык жгучая брюнетка. Могу ужалить, хотя предпочту сразу бить. Олег — задумчивый, я — открытая, шумная и весёлая. Он — одиночка, я — в строю. Он — талант. А я его почитательница. Я нарисовала в тетради двух человечков, держащих друг друга за руки. Моя фигура (тельце-треугольник и свадебная фата на макушке) выглядела внушительнее. Тогда мне казалось, что я родилась для того, чтобы взять Олега за руку и вести его по нашей жизни. * * * Прошло пять лет. Моим фантазиям суждено было сбиться. И теперь наш с Олегом союз существовал не только в виде каляки-маляки в тетрадке по педагогике. Моя фата и чёрный фрак Олега запечатлелись на фото, которыми я украсила наше семейное уютное гнёздышко. Я работала в школе. Дети меня любили. Однажды я услышала, как девочки шушукались о том, что я добрая, как ангел. Зато в Олега будто бес вселился. Однажды я позвонила Максу, чтоб не сойти с ума. «Приезжай, конечно, — сказал мне он. — Жду». Я выскочила на улицу. Очутившись на остановке, наконец, осмотрелась. Оказалось, вокруг меня — влажный летний вечер, дождь только стих, осев блестящими каплями на траве и на листьях деревьев. Пахло сырой землёй и рельсами. Макс жил теперь у Лады, и я в лёгком цветастом платьице, скукожившись у трамвайного окна, уже проклинала встречу с неприятной мне Шип. — А Лады нет дома, — сказал мне Макс. — Она к родителям уехала… Я сказал, что ты расстроена… что нам нужно поговорить. Она поняла. Собралась и уехала. — Честно говоря, не ожидала от неё такой проницательности, — искренне удивилась я. * * * Я первый раз была в этом новом жилище Макса. Квартирка выглядела впечатляюще. Одна из комнат, та, что побольше, была завалена всяким творческим хламом: мольбертами, красками, мелкими предметами типа ваз, цветущих растений, фарфоровых кукол. Тут же стоял стол Макса, за которым он корпел над своими архитектурными проектами. Рядом с огромным ватманом, испещрённым мелко-мелко, валялись тонко заточенные карандаши, острые, словно когти ведьмы. — Лада рисует, — сказал Макс, увидев, как я гляжу на запечатлённую на бумаге фигуру девушки, у которой почему-то вместо сердца была изображена распахнутая дверь. — Лада рисует? Не знала. Красиво. Впрочем, я в живописи ничего не понимаю, — вслух сказала я. А про себя подумала: «Дверь вместо сердца. Фу, какая пошлость». * * * Мы прошли на кухню. Там раковина была забита грязной посудой до самого крана. Макс чем-то щёлкнул, ожил чайник. — Как ты? — первой поинтересовалась я у приятеля. — Отлично, Лол, — Максим поставил на стол две кружки с горячим чаем. И подсел напротив, не с первой попытки впихнув под столешницу несуразные колени. — Правда, отлично. — Я тебе верю, — уверенно кивнула я. — По глазам вижу, что любишь. — Ты как? — спросил мой умный чуткий Макс. — Олег как? — Олег отчаялся, — только и сказала я, и слёзы хлынули у меня из глаз. — Ты же знаешь Олега. Эту его идею фикс: написать гениальный сценарий, за который ему как миленькие главную статуэтку выдадут… Только вот гениальный сценарий никак не пишется. — Ну, Лол… Это нормально… По щелчку такие дела не творятся. За статуэтку побороться надо, — как мог, пусть и банально, пытался сгладить ситуацию Макс. — Пусть борется. — Олег говорит, что устал бороться, — всхлипнула я. — Макс… он начал выпивать. Макс не мешал мне плакать. Ждал, когда закончу. — Понимаешь, самое обидное в том, что он меня вокруг обвиняет, — взяла-таки я себя в руки. — Говорит, что это я ему внушила, что он талантливый и одарённый… Дескать, если бы я ему этого не говорила, он бы не поступил в кинематографический… А теперь у него не жизнь, а творческий ад… — А ты что? — тревожно насторожился Макс. — Что я?.. В общем, он прав… Больше моих советов Олег не просит. Вон… деньги занял, а меня не спросил. — Занял деньги? Зачем? — На операцию. Собрался вживить себе чип… Ну, ты же знаешь, что есть такие чипы, которые благотворно действуют на мозг. Воображение красочнее становится… Фантазия фонтаном бьёт… Ну, и всякое такое… — Олег в киборги подался? — округлил глаза Макс. — Не верю. — Хочешь — верь. Хочешь — проверь, — зло выпалила я. — Да ну его, давай лучше чай пить! В тот вечер я прилегла на диванчик Максима. Спала крепко, успокоенная тем, что мне, наконец, удалось-таки выговориться. * * * Утром что-то брякнуло у уха. Я открыла глаза. Посредине комнаты стояла Шип. — Ты проснулась? — заприметила она мой взгляд. — А я пирог испекла. Для тебя… Вставай, скоро восемь. — Ты испекла для меня пирог в восемь утра в воскресенье? — припомнив гору грязной посуды на кухне, изумилась я. — Ага, — тряхнула кудряшками Шип. — С яблоками. Макс сказал, что ты яблоки любишь. Пирог оказался так себе. Сыроватый внутри. Но я потребовала второй кусок и выпила большую кружку растворимого кофе. — Лада, помнишь, лет пять назад мы сидели в парке с Олегом и с Максом и ты сказала, что ты киборг? — как бы в шутку спросила я Ладу. — Ага, — кивнула та. — Ещё бы не помнить. Я тогда сиськи всем показала. Ужас! — Ты сказала, что у киборгов «башню срывает»… Как это? — Очень просто! — развела руками Шип. — Говорят, что всех нас создал Творец… — Допустим. — А мне сиськи Творца не по нраву! Другие хочу!.. Что я делаю? — задала мне вопрос разгорячённая разговором Лада. — Что? — бестолково вытаращилась я на собеседницу. — Я делаю новые! Роскошные! — И что? — уставилась я на Ладу, чтобы со всей проникновенностью вникнуть в её, на мой взгляд, неказистую философию. — Я Творца исправила. Выходит, кто из нас главный? Я, конечно! Осознание всемогущества и превосходства «сносит башню». Я молча слушала. — Но ты не думай, — подытожила свои рассуждения Шип. — Я давно за трон с Творцом не дерусь. Бросила я это дело. Шип задрала кофточку. И я снова увидела её грудь. — Не такая красивая, как та, которую я в парке показывала, — прокомментировала свой поступок Лада. — Зато своя! — Эта красивее, — абсолютно искренне почему-то шёпотом заверила её я. — Эта гораздо красивее. * * * Олег вживил-таки чип. И написал сценарий. Затем прошёлся по всем красным ковровым дорожкам. Мне его фильм не понравился. Так себе киношка. Возможно, поэтому я попала к Олегу в немилость. По творческим фестивалям Олег ходил с другой женщиной. Не со мной. Я набрала телефонный номер Максима. — Макс, у меня горе! — кричала я в трубку. — Олег в телевизоре с другой бабой ходит. — У тебя не горе, — отозвался Максим. — У меня горе. Лада больна. Она умирает. Лада и правда скоро угасла. Рак. — Она теперь здесь, — сказал мне Макс. — И хлопнул себя кулаком. В область сердца. * * * — Подари мне эту картину, — попросила я Макса, глядя в сторону полотна с изображением женщины, у которой вместо сердца — открытая дверь. — Ты ведь в живописи ничего не понимаешь, — уклончиво ответил Макс. — Теперь понимаю, — возразила я.