В просветах между деревьями виднелось небо, хмурое, словно собралась гроза. Я потерялась во времени. Стебли дикой ежевики цеплялись за юбки и фартук, как злые, жадные руки: останься с нами Дженнет, останься здесь! Чепец слетел с головы и потерялся, волосы растрепались.
Что-то мазнуло меня по лицу, будто бы птица пролетела, я ойнула и остановилась — рука моя едва не выскользнула из чужой руки. Мальчишка тоже остановился. Он повернулся ко мне — бледное лицо, почти сияющее в сумраке, было недовольным. Глаза блестели, как огоньки.
— Что же ты встала, Дженнет? — спросил он. — Испугалась дороги? Или моя Королева должна была открыть для тебя парадный вход? Для воровки-то?
— А вот бы и открыла! — дерзко ответила я, чувствуя в его голосе колючую насмешку. — Я не боюсь, я просто… И почему ты смеешь звать меня воровкой, гадкий мальчишка?!
Это твоя Королева украла моего брата — вот что я хотела добавить, но что-то сковало мне горло, заставило эти слова замереть во рту ядовитыми, горькими ягодами. То ли это было колдовство, разлитое в воздухе, то ли благоразумие, но я сдержалась и промолчала.
— А кто ты, Дженнет, как не воровка? — ответил мальчишка глухо. — После того, как украла цветок из чужого сада, ты воровка и есть.
Глаза защипало от обиды, но когда он потянул меня дальше, шепнув, чтобы я не выпускала его руки, я покорно пошла. В сумраке белые звезды ветреницы сияли ярче, складывались в узоры, и шиповник тут тоже был белым — ни одного розового цветка я не видела, и цвели в траве маргаритки, ландыши и клевер, тоже белый. И чем дальше мы шли, тем меньше пахло болотом, а цветов становилось все больше и больше, и вот уже под ногами не зыбкая тропа, неровная от бугристых корней, а дорожка из маргариток, растущих так густо, словно кто-то бросил на землю длинный-длинный ковер.
Мальчика остановился резко.
— Вот мы и пришли, Дженнет, дочь лорда, — сказал он. — Моя Королева разрешила тебе войти в ее двор и искать встречи с ней. Иди вперед по цветам — они выведут тебя ко входу в чертоги.
— А ты?
Я посмотрела на него, чувствуя, как моя обида сменяется страхом, холодным и тяжелым, как заледенелый камень.
— А мне, Дженнет, сторожить куст шиповника, чтобы еще одна вздорная девчонка не украла с него цветы, — ответил мальчишка в зеленом берете, улыбаясь мне — так же светло, как при первой встрече.
Он отпустил мою руку и поклонился, так низко, что перышко на берете мазнуло землю. Я хотела обидеться, но не смогла.
— Не ешь ничего в гостях, — прошептал мальчишка — и глаза его на минуту стали серьезными и темными, как озеро перед грозой. — Чем бы ни угощала тебя моя Королева, Дженнет, не ешь ничего и не пей. Как бы ни была она честна и милосердна, — добавил он уже с лукавством. — Как бы ни чтила законы гостеприимства, не для людей еда с ее стола. Одна крошка — и станешь уже не гостьей, а пленницей. Будь вежлива Дженнет, тогда, может быть, еще свидимся.
Стоило мне на миг обернуться в ту сторону, куда убегала дорожка из маргариток, как мальчишка исчез — словно и не было его тут.
Лес вдруг сомкнулся — темный и страшный, густой, с непролазным подлеском, он был совсем не тот же лес, что рос вокруг замка. И ни тропки в нем нельзя было разглядеть, ни просвета, ни знака, что вот тут только что прошла Дженнет и мальчишка в зеленом. Только казалось мне, что оттуда, из густой лесной темноты, за мной следит кто-то — не добрый и не злой, но такой, что лучше бы ему не попадаться.
Я проверила карман, где лежали зеркало и цветок, и шагнула вперед, прямо на маргаритки.
***
Цветочный ковер под моими ногами был мягок, а пахло здесь уже не болотом и влажной землей, а нагретой солнцем зеленью, медовой сладостью, цветущим садом. Сквозь кроны деревьев пробивалось солнышко, нежное, золотое, предзакатное уже — сколько же времени прошло с той поры, как я ступила под лесной полог?
Здесь, во владениях Королевы из-за реки, время, говорят, текло иначе. Слышала я, будто бы оно могло застыть, замереть, как заледеневший ручей, а могло быть стремительнее, чем полет ласточки перед бурей. И там, в замке, из которого я сбежала утром, может, меня обыскались — а может, и от этой мысли сердце сжал ледяной страх, прошли не часы, а дни или годы, и меня почитают мертвой.