— Нахальства, — перебила ее Крапива.
— Смелости, — повторила Королева свои слова — в голосе ее вдруг зазвенел металл. — Смелости и воли прийти сюда за ним. И я назвала тебя своей гостьей. Принеси угощение, Крапива, и пусть звучит музыка — не следует обижать дочь нашего соседа, раз она с нами сегодня!
Госпоже Крапиве не понравилось это, но она не сказала ни слова против, поклонилась и ушла, исчезнув за цветочной изгородью. Фигуры сдвинулись с места, арфа снова запела, а к ней присоединилась флейта и скрипка. Древесный корень, на котором я сидела, не был сырым и холодным — нет, он казался теплым, словно бы солнце согревало его весь день. Над моей головой шелестела крона древнего дуба, а вокруг пахло яблоками и цветами, пряностями и вином, которое пила Королева из хрустального кубка.
Девушка с ало-золотой лентой в темной косе поставила передо мной серебряный поднос — чего на нем только не было! И яблоки, свежие, сочные, словно не было еще двух долгих месяцев до урожая. И мед, и соты, и ягоды — тоже спелые, хотя земляника еще не начала зацветать. И еще что-то, невиданные прежде сладости, красивые: цветочные лепестки, а на них — будто бы иней и ломкие ледяные иглы.
Очень хотелось взять один такой, до дрожи, до привкуса медовой сладости на языке, но я помнила, что сказал мне мальчишка в зеленом берете — и лишь поблагодарила за угощение. И как бы ни была прекрасна Королева, как бы ни веяло от ее улыбки материнским теплом, я не взяла ничего.
— Что же, Дженнет, — насмешливо сказала Королева. — Ты не только смела, но и скромна. Это делает честь девице там, с твоей стороны леса, но здесь мы привыкли к веселью и радости. Прояви ко мне уважение, если не голодна — то хоть потанцуй с одним из моих верных рыцарей!
Стоило ей сказать это, стоило хлопнуть в ладоши, как передо мной вдруг встали юноши — не одиннадцать, как говорили, но семеро, один другого краше, и все — в зеленом и белом, кто в берете, а кто — с венком из маргариток или ромашек на голове.
— Вот мои рыцари, Дженнет, верные слуги из вашего рода. Они отдали мне себя в услужение добровольно, а я наградила их красотой и юностью, что тает медленнее, чем с вашей стороны леса. Что милее тебе, дитя, золотые кудри или глаза цвета небесной лазури? — спросила Королева, улыбаясь с лисьей хитринкой.
Я покраснела, потому что о юношах и чьих-либо золотых кудрях до той поры и не грезила, было рано еще — а сейчас сердце забилось часто-часто, а щеки обожгло смущением, когда я представила, что встаю и протягиваю руку одному из рыцарей Королевы.
Я совсем не хотела этого: сияющая красота ослепляла, я сама казалась себе рядом с ними тяжелой и неуклюжей, неказистой дурнушкой.
Куда мне танцевать с такими?!
— Или, может, милее всего тебе белый шиповник, что растет у границы моего леса? — спросила Королева шепотом.
Рыцари ее расступились, за их спинами стоял мой знакомый в зеленом берете, бледный и не такой, как другие — не сияющий блеском праздника, чужой и испуганный, как я. Он оглядывался, не понимая, как оказался вдруг не в лесу, где нес службу, а здесь, на поляне у древнего дуба, посреди прадника.
Я испуганно сунула руку в карман, туда, где лежал цветок — там ли он? Не выронила ли я его, не выдала ли случайно себя?
— Иди и танцуй, Дженнет, — приказала Королева — и запястье обожгло болью.
Нежная, гибкая веточка шиповника с белым цветком оплела его, как браслет, и когда я громко вскрикнула и попыталась сбросить ее, шипы лишь сильнее впились в кожу.
— Иди и танцуй, Дженнет, — повторила Королева — ласка в ее голосе казалась мне сейчас такой странной. — Раз украла цветок, что не для тебя расцвел, станцуй с его стражем — и так уж и быть, я помилую своего пажа и прощу тебе твою дерзость!
Музыка зазвучала иная — веселая, но горькая, или так казалось только мне. Она ранила больнее ножа, напоминая о чем-то, что я не могла вспомнить. Я встала и подошла к мальчишке — ни один из рыцарей Королевы не посмел ни сказать мне дурного слова, ни преградить путь, и все остальные, кто был здесь — подданные Королевы, красивые и зыбкие, пугающие до дрожи в коленях — все они тоже разошлись в стороны, оставив для нас круг. Мальчишка поклонился мне, я поклонилась ему — и шагнула в его объятия, неловкие, как мои собственные шаги.