Мы молчали, а музыка звучала — я могла бы поклясться, что не видела музыкантов! Наши руки соприкасались, наши ноги сминали траву и белые звезды ветреницы. Поднимались от земли огоньки, встревоженные танцем, след от шагов превращался в узоры в высокой траве. Шиповник на моем запястье впивался в кожу все глубже, по щекам стекали горячие слезы, но я не смела останавливаться: что-то страшное случилось бы, если бы я остановилась, музыка говорила мне об этом.
Флейта пела о матери, которая ждала меня в замке, и об отце, который отправил своих егерей искать меня в лес, и о подменыше в люльке. Он стал вдруг собой настоящим, а не моим братом: злым маленьким человечком, пахнущим гнилью и болотной водой.
Скрипка пела другое: о празднике урожая, который я не увижу, если остановлюсь, о закатах над лесом, которых больше не будет, если я остановлюсь, о моем свадебном платье, которое я не надену, если остановлюсь. И о мальчишке напротив — он был напуган не меньше, чем я, и я знала, что флейта и скрипка поют ему другое, о нем самом, и от того глаза его так темны и печальны, а на губах нет улыбки.
Арфа говорила третье: про вечную юность под сенью древнего дуба, про то, как хорошо просыпаться к полудню и танцевать до утра, про сладость меда и прохладу источника, скрытого в камнях. Если выпьешь воды из него, говорила мне арфа, то не останется печали, Дженнет, и сотрется как дурной сон и обида на мать, и тоска по отцу, а мальчишка, что напротив тебя, будет с тобой навечно — покуда не настанет конец времен.
А там — даже Королева не ведает, что может случиться.
Ноги заплетались, и чем быстрее звучала музыка, тем тяжелее мне было идти вслед за ней. Во рту появился металлический привкус, какой бывает, если быстро-быстро и долго бежать, или подняться по лестнице в башню слишком стремительно. Мир кружился, переплетение золота и зелени над моей головой казалось новыми небесами, а сердце стучало в груди так гулко, словно было птицей, бьющейся о прутья клетки в отчаянии.
Танец свел нас — и мальчишка шепнул мне на ухо:
— Я — Тамлин.
А потом — еще раз:
— Сохрани мое имя, если выйдешь отсюда.
— Сохраню, — пообещала я, и это слово забрало у меня последний вдох.
Я почувствовала, что не могу больше, и ноги не слушаются меня, еще шаг, два — и я просто упаду прямо в траву. Колдовские огни в ней переливались синим и белым, то гасли, то вспыхивали вновь, путая мои мысли, сбивая меня с толку.
Я оступилась и ойкнула от боли.
И в этот миг музыка смолкла, а Королева хлопнула в ладоши и сказала:
— Довольно!
А потом повернулась ко мне и сказала другое:
— Я вижу, ты и правда смела, Дженнет, дочь моего соседа! Но то, что ты посмела обмануть меня и украсть у меня кое-что — из шалости ли, из злого умысла, я не могу тебе этого простить, — она печально вздохнула. — Я обещала, что вреда тебе здесь не будет, но венец на твоей голове — мой, и на все моя воля!
Рука Тамлина все еще была в моей руке, словно он не собирался отпускать меня. Не отпустил он меня и когда Королева приблизилась к нам, и когда она посмотрела сначала на него, а потом мне в глаза — прекрасная, волшебная, грозная — и когда спросила:
— Что же делать мне с воровкой?
— Сделать ее зайцем — и пусть мальчишка станет псом и гонит ее прочь! — сказал страшный голос, глухой, будто бы из-под земли.
— Его сделать зайцем, его! — перебил его голос скрипучий, как несмазанные петли. — А ее лисицей!
— Но так я нарушу обещание, данное его матери! — воскликнула Королева. — Не причинять Тамлину вреда, не превращать его ни в зверя, ни в птицу, ни в змею, ни в иную тварь бессловесную, покуда он служит мне. А ему служить мне еще три года, а потом решать свою судьбу!
Вокруг зашелестело, затрепетало, зарычало и засмеялось — на все голоса, а потом кто-то выкрикнул звонко:
— Превратить ее в куст шиповника! И пусть мальчишка сторожит пуще прежнего!
Пальцы Тамлина сжали мою ладонь еще крепче — а шиповник на другой руке шевельнулся, затянулся сильнее.
— Тогда мой добрый сосед перестанет быть добрым, — сказала Королева задумчиво. — И позволит распятому богу шагнуть на свои земли и в сердца своих людей, вытеснив меня. И жена его, моя верная служанка, будет скорбеть по дочери сильнее, чем любить меня. Нет, я сделаю иначе, Дженнет. Слышишь меня? — ее лицо оказалось вдруг перед моим — прекрасное, как туман на закате, как звездный свет над озером. — Настанет время влюбиться — вспомнишь ты белый шиповник, Дженнет, и вот тогда мы встретимся. И посмотрим, будешь ли ты так же смела, как сегодня!