— Как милосердно! — воскликнули рядом, в другой голос подхватил:
— Сердце у нашей Королевы большое и доброе!
А третий отозвался:
— Грозна она, но справедлива!
На губах Королевы мелькнула улыбка, полная торжества, мелькнула — и стерлась, уступив место материнской почти нежности.
— А теперь, Дженнет, я верну тебе брата. Если найдешь его среди прочих птенцов.
***
Говорили, что Королева из-за реки превращала тех, кто нанес ей обиду, в цветы и животных, в лягушек и змей. Отвергнувший ее любовь рыцарь однажды стал оленем — и погиб от стрелы своего отца. Девица, посмевшая сказать, что она краше самой Королевы, подурнела и завяла за ночь: на белых ее руках, не знающих ничего тяжелее иглы с шелковой нитью, меж пальцев появились перепонки, а щеки покрылись бородавками, как жабья кожа. И моя дерзость могла обернуться бедой для меня — потому в животе поселился холодный страх, тяжелый, как камень.
Госпожа Крапива и служанки вынесли клетку, большую, из тонких прутьев, перевязанны стеблями вьюнка. В клетке сидели птицы, притихшие и словно печальные. Кого там только не было! И щеглы, и воробьи, и соловушки, и дрозды, и малиновки — когда клетку поставили передо мной, они встрепенулись и повернули ко мне головки. И зашелестели крылья, забились птицы о прутья клетки, раздались голоса:
— Вот я, смотри, Дженнет!
— Нет, это я, это я!
— Я здесь, я здесь, сестрица!
— Узнай меня! Узнай меня!
Я уже устала от чудес и оглушающий щебет не напугал меня больше, чем я была уже напугана. У меня же было мамино зеркало, то, которое один раз уже показало мне истину, так что я сунула руку в карман, радуясь своей хитрости.
Легче легкого будет разглядеть брата!
Но в кармане была дыра, а не зеркало.
— Что случилось, Дженнет? — спросила госпожа Крапива. Она стояла у клетки, холодная и колючая. — Потеряла что?
— Слишком быстрым был танец, — сказал некто в алом.
Тень от ветвей дуба ложилась на его лицо причудливо, будто само лицо покрывала сеть страшных шрамов.
Я не стала всматриваться — вдруг и правда шрамы? Вдруг сочтут меня невежливой?
В кармане остался осколочек, маленький, меньше ногтя на мизинце — он сверкнул драгоценной капелькой, когда я достала его, кольнул меня до крови острым краем и упал в высокую траву.
Птицы галдели, птицы звали меня человеческими голосами, птицы рвались из клетки, били по ней крыльями, цеплялись коготками за прутья. Я видела, как раскрываются клювы и мелькают в них маленькие язычки, как сверкают темные, блестящие глазки.
Откуда птицам уметь говорить? Не превратила ли Королева в щеглов и малиновок своих собственных детишек? И если так, то мог ли мой брат, младенец, которому даже не успели дать имя, крошка, агукающая в колыбели, звать меня по имени и просить забрать его? Он, может быть, даже не знал, что сестра его Дженнет вообще существует под этим небом!
— Замолчите! — крикнула я, сжав кулаки.
Они послушались и замолчали.
Некто в красном усмехнулся и ушел глубоко в тень.
Госпожа Крапива посмотрела на меня со злым прищуром, а Королева — с теплой улыбкой, словно была мною довольна.
— Вас слишком много, простите, господа птицы, — сказала я мягко и вежливо. — Говорите, пожалуйста, по одному.
Птицы пощебетали, словно советовались, а Королева рассмеялась.
— Забери меня, Дженнет! — сказала малиновка.
— Я твой братец, родная сестрица! — черный дрозд спрыгнул на пол клетки.
— Помнишь, мы играли вместе? — маленькая серая птичка склонила голову набок.
И лишь один-единственный щегол сидел на жердочке и нежно свистел.
— Вот мой брат, — сказала я и показала на щегла пальцем. — Если он в этой клетке, то это он.
Все замолчали: и птицы, и свита Королевы, и она сама. Даже ветер стих, кажется, и перестал шелестеть ветвями над нами.