Мне говорили, что меня нашли у колыбели брата — без сознания, с горячим лбом и холодными руками, а рядом лежало разбитое зеркало матери — его осколки рассекли мне запястье. Может, я испугалась наказания, может, вида собственной крови, но я была бледна и бредила, говорила что-то про певчих птиц и белый шиповник, и про то, чтобы брату дали имя древнее, как эта земля.
Никто и не думал меня ругать теперь, ни за зеркало, ни за что-то еще. Только остались на память шрамы, целый браслет, оплетающий запястье там, где — я помнила — впивались в него острые шипы, пока я танцевала с Тамлином в гостях у Королевы из-за реки.
Брату моему дали имя — Энгус, не знаю, древнее или нет. Матушка принесла его тем же утром, как я очнулась: знакомиться заново. Я понравилась Энгусу, кажется, а он стал меньше похож на сморщенное яблочко. Жаль, у меня уже не было зеркальца, чтобы играть с ним, пуская по стенам солнечных зайчиков, но я пообещала себе купить новое, если снова сбегу на ярмарку. Не такое, как было у матушки, попроще и поменьше, но для зайчиков должно хватить.
Он рос, как полагается людскому ребенку: и плакал, и смеялся, и не боялся ни полыни, ни железа, ни имени распятого бога — жрец его, приглашенный отцом в замок, поворчал на то имя, что выбрала моя матушка, но нарисовал брату на лбу крест и благословил его.
Я не знала, обернется ли это благо бедой, но и сама приняла из рук жреца священную облатку, тонкую, как бумага. Она не прожгла мне язык, нет, и не встала поперек горла: просто растаяла во рту, тусклая и безвкусная, а потом жрец и на моем лбу нарисовал крест вязким, терпко пахнущим маслом.
И сказал, чтобы мы приезжали в город, посмотреть, как растет храм.
Матушка моя молчала и улыбалась, но я видела в ее глазах отблеск дальней грозы.
Отец приставил ко мне старую Байб и служанок, следить, чтобы я не вышла за ограду, пока болезнь меня совсем не отпустит. Я и правда была слаба и уставала до обидного быстро, вот и сидела в саду с вышивкой: на ткани теперь цвели и красные розы, и белые, и еще голубые колокольчики и лиловый вереск. Шиповник, у которого я облюбовала себе местечко, уже отцвел, и никаких мальчишек, конечно, рядом не было — разве что помощник садовника заглядывал время от времени.
Так что я не знала, что стало с Тамлином. Но узнать очень хотелось. А еще больше — расспросить у матушки, что у нее был за брат, а у брата — названная сестрица. То, что говорила мне Королева, я помнила, но с каждым днем эти слова истлевали, таяли, как сны: уже и не помнишь, правда было что-то или привиделось? Или услышал где — а оно отозвалось ложной памятью, будто бы было с тобой, но не здесь.
Только отметины на запястье мне и остались.
Закаты ближе к осени наливались алым и золотым, зрели яблоки, из леса несли чернику, а в полях готовились к жатве. Время бежало вперед, неумолимо и быстро.
Я вышла из дома тайком рано утром. Косы были собраны под чепец, как полагалось ходить благородной леди, а в кармане фартука лежал черничный пирог, завернутый в тряпицу.
Шиповник я нашла легко, пусть уже не было на нем белых цветов. Из глубины леса пахло болотом, сильнее, чем раньше, грибами и сосновой корой.
— Тамлин! — позвала я.
Сердце в груди заныло, а в животе снова поселился холодный страх. Вдруг не откликнется?
Вдруг Королева нарушила свое обещание и запретила ему выходить ко мне? Или, может, и правда превратила в зайца или певчую птичку. Или лежит Тамлин под землей и шиповник растет на его костях.
От этой мысли стало совсем страшно.
— Тамлин! — позвала я снова, вытянувшись и встав на носочки. — Я пришла к тебе!
Ветер зашевелил кроны деревьев и на небеса набежала тень.
— Ах, так! — я топнула ногой. — Значит, никогда больше меня не увидишь, вредный мальчишка!
— Зачем ты кричишь, Дженнет? — он вышел из-за куста — совсем такой же, как раньше, только перо в берете было другое — черно-голубое, потерянное какой-то сойкой. — Зачем лес тревожишь? Или не знаешь, кто владеет лесом, лежащим с той стороны реки?
Трава под его ногами была выше и темнее.
— Знаю, — сказала я. — Но пришла я к тебе, Тамлин! Видишь, я сохранила твое имя здесь, как ты просил.
Он улыбнулся и поклонился мне, а я протянула ему пирог.
Лес шумел над нами и не было вокруг ничего, кроме леса и небес.