— Мало твоей матери одной беды, — шевельнулись ее сухие, бледные губы, — Как вторая беда вертится рядом. Сядь за вышивку, Дженнет, за прядение сядь, ужели нет забот у юной девушки?
— Но мальчишка… — попыталась выкрутиться я.
— Мало ли вокруг мальчишек! — ответила старая Байб. — И не рано ли тебе пока о них думать?
Я хотела сказать, что мальчишек и правда вокруг было мало, а такой, в зеленом берете, так вообще один, но она толкнула меня в мою комнату и замерла у порога, посмотрела сначала в один угол, потом в другой и громко чихнула:
— Совсем обленились, бездельницы! — проворчала она. — Скоро лес будет на месте замка, вон, сколько трухи ветром нанесло!
И правда — в углах моей комнаты лежали сухие листья, словно ветер принес их. Только вот не было еще сухих листьев за окнами, только свежие, новорожденные, да и ветру пришлось бы постараться, чтобы проникнуть сквозь запертое окно. Я промолчала, решив, что и так наговорила сегодня слишком много, и никто вокруг не хотел меня слушать, а старая Байб пообещала прислать ко мне служанку и ушла, закрыв дверь.
Я легла на кровать, как была, в платье, злая и расстроенная, и смотрела, как луч солнца ползет по полу и в нем танцуют золотые пылинки. Беспокойный рой ос в моей груди стих, словно запах трав от подушки и тишина вокруг прогнали его. Я не заметила, как уснула.
Когда я проснулась, закат тлел где-то за лесом, а в небе, нежно-лиловом, как незабудки, сияла луна — большая, желтая, щербатая с одного бока. Мальчишка в зеленом берете обещал, что мой брат поправится к полнолунию — оно уже почти наступило.
И яблони скоро зацветут, значит, брату дадут имя — и оно прилипнет к его душе крепко-накрепко.
И никакая Королева, что правит за рекой, не будет ему страшна.
Я торжествующе улыбнулась, словно и правда стоило верить всяким там мальчишкам, и почувствовала во рту едва заметный вкус яблока, съеденного днем.
***
Отец простил меня и разрешил выходить в сад, но мне никуда не хотелось.
Два дня я сидела у окна в комнате и вышивала шелковые розы на рукавах платья — того, которое однажды надену на помолвку. Платье было алым, розы — белыми, а шипы их я хотела сделать золотыми. Мне полагалось за вышивкой думать о женихе, представлять его и мечтать о том, чтобы он был красив и знатен, но мысли путались и соскакивали на другое. Зато стежки получались на диво ровными.
Я старалась, как никогда, старая Байб даже сказала, качая головой, что меня, видать, подменили. Сама Королева из-за реки прислала им свою служку в обмен на дерзкую Дженнет. Она сказала это, посмеиваясь, пусть глаза и были печальны, но я не рассмеялась в ответ — испугалась.
А вдруг моего брата и правда решила забрать эта вот Королева, что правит за рекой?
Луна росла. Я смотрела на нее каждую ночь, высовывалась из окна, чтобы увидеть, как она встает над лесом. Полнолуние было близко, уже вот-вот — но брат, пусть уже и не плакал так отчаянно, не поправлялся. Матушка ходила бледная и усталая.
Я старалась не попадаться ей на глаза, быть той, кем никогда не была — тихой, примерной дочерью, благонравной девицей, за которую не нужно бояться и переживать.
Той, которая не сбежит в город одна.
Когда шелковые розы растеряли свои чары и больше не приносили мне радости, я пришла в покои матушки. Накануне вечером я дождалась восхода луны — она, наконец, стала круглой, как яичный желток, и сердце мое замерло от предвкушения чуда. В покоях матушки было тихо, пахло кислым молоком и горькими травами — брата лечили отварами, над его колыбелью висели пучки полыни, которая должна была отпугнуть злых духов болезни. Брат спал, а матушка полулежала на кровати, прикрыв глаза.
— Входи, Дженнет, — сказала она — как ветер прошелестел в деревьях. — Я рада, что ты пришла.
Она поморщилась и поднесла пальцы к виску.
У нее болела голова, поняла я. Спертый воздух комнаты, запахи лекарств и сухих трав, волнения и постоянный плач — вот во что превратился мир матушки с того дня, как брат заболел. Я ринулась к окну, собираясь отворить его и впустить в комнату свежее утро поздней весны, но бледная рука поднялась с покрывала и сделала мне знак — не надо.