– Твою подозрительность легко развеять, – мягко улыбнулась леди Андервуд. – Тимоти прибудет завтра вечером, вы пожмёте друг другу руки, а дальше ты расспросишь его, что и как, и поймёшь, стоило ли то письмо твоих нервов и сегодняшней бессонницы.
– У меня где-то хранился отличный бренди, – пробормотал хозяин, хлопая себя руками, словно бутылка пряталась прямо в карманах.
– Вот в разговоре по душам и проведёте вечер. А я обещала почитать миссис Мерит ту пьесу, которая с большим успехом шла весной в театрах Лондона, поэтому не буду вам мешать и проведу вечер у неё в гостях. Джонатан меня проводит.
– Хотелось бы, чтоб всё было так, но на душе всё равно неспокойно, – проворчал Андервуд, пристроив руки за спиной и сцепив их в замок. – Не верю я в добрые намерения своего сына. И не уговаривай. Не верю. Что-то он вытворил и хочет сообщить раньше, чем мне доложат другие. Или, не дай бог, обрюхатил какую-то девицу и не знает, что с этим делать. В общем, – Джейкоб Андервуд разомкнул руки и щёлкнул лакею пальцами, чтобы тот нёс трость и шляпу, – хорошего от этого визита ждать не следует. Так пусть хоть куропатка порадует. Ты проследишь?
Хозяйка Девонсайда снова мягко улыбнулась и прислонилась спиной к высокой спинке стула, на котором сидела. Не привыкшая спешить, леди Андервуд разгладила складки на платье, провела пальцем по каёмке фарфоровой чашки и посмотрела в окно. Там, за прихваченными по сторонам портьерами в мелкую нежно-голубую незабудку, за распахнутыми оконными створками, начинался розовый сад.
Розы цвели самые разные, но больше всего Малеста Андервуд, урожденная Жданович, любила жёлтые. Цвета солнца, которого ей так не хватало на острове. И это ещё лорд Андервуд пошёл супруге навстречу и поселился с ней не в поместье на западе, а на юго-востоке, ближе к морю, в Девонсайде*. Но даже здесь поздняя осень и зима были тусклыми и холодными – Малеста приказывала слугам не жалеть дров и комнаты отапливать основательно, а весной и летом облегченно выдыхала, радуясь тёплым дням, ветру с запахом моря и набухающим розовым бутонам, которые торопились распуститься и порадовать очаровательную хозяйку огромного дома.
Первая супруга лорда Андервуда умерла десять лет назад, оставив мужу все личные сбережения и сына. Именно благодаря ей Джейкоб Андервуд никогда беден не был, но покутить любил, делал это часто, а после смерти жены совсем загулял. Одна из долгих весёлых ночей и привела его в скромный театр в Сохо, в котором в тысячный раз ставили «Гамлета» в упрощённом варианте для недалёкой и разношёрстной толпы.
Череп в руке принца датского по обыкновению веселил всех собравшихся в душном зале. Но основное внимание было привлечено к разносчику крепких напитков цвета абрикоса, но с привкусом соломы. Их передавали по рядам, по цене никто не торговался, выпивалось все залпом, а там уже и занавес опускали, и довольные окультуренные горожане спешили по своим комнатенкам, разбросанным по плохо освещенным районам большого города, а на утро совсем ничего, кроме вкуса выпитого, не помнили.
Лорд Андервуд в ту ночь выпил столько, что уснул. Уснул прямо там, где и сидел: в середине предпоследнего ряда. Даже бряцающие по обе стороны стеклянные бутылки и гомон толпы его не разбудили, а разбудила худая женская рука, принадлежащая незнакомой Джейкобу женщине, которая, когда все разошлись, робко тронула подвыпившего зрителя за плечо и, стоило тому открыть глаза и промычать нечто нечленораздельное, поманила за собой.
С ног Андервуд свалился уже в гримерке. И прямо на ту самую даму, которая и увела его из пропитанного запахами пота и дешёвых сигар зала. Проснулся Джейкоб уже на укрытом тонким покрывалом сундуке, в котором актёры театра хранили свои дешёвые костюмы, и за окном уже вовсю светило солнце.
Далее последовала череда путаницы: незнакомая Андервуду женщина пыталась объяснить, как он на том сундуке оказался, а Джейкоб – понять, почему же его взгляд так прикован к этим серо-голубым глазам и роскошным золотистым локонам, а ещё губам, больше похожим на лепестки роз, только-только распустившихся и ещё не познавших ножа садовника.
Следующим же вечером Андервуд снова был в театре. Снова терпел безвкусную интерпретацию великой трагедии, неприятные запахи вокруг и подвыпившую публику. Но стоило белокурой красавице показаться на сцене, как Джейкоб обо всём позабыл, снова вдруг почувствовал себя молодым и даже разволновался, словно был мальчишкой, которому предстоит сделать первое в своей жизни признание в любви.
С признанием, однако, Андервуд торопиться не стал. Вначале прислал корзину роскошных белых роз, потом ещё одну и только потом постучал набалдашником трости в дверь гримёрной, и спустя секунду вошёл в комнату хозяйским шагом под громкий визг полуголых актрис.