— Ничего. Но чувствую, как будто у меня на ногах газированная вода бродит. Сколько еще осталось?
— Километров шесть, — успокоил я его.
В этот момент сани занесло на косогоре, и Морозенко на лыжах очутился в глубоком овраге. Одна лыжа сломалась, другая треснула.
— Финиш! — весело объявил неунывающий Морозенко. — Сеанс окончен. Зрители могут высказывать свои впечатления.
К нашему общему сожалению и огорчению, захромал и финишировавший гвоздь программы. Делать было нечего, мы усадили Морозенко на бочки с керосином, вручив ему остатки его лыж — для отчетности.
В таком виде будущий композитор и подъехал к клубу колхоза, встреченный шумной овацией нашего оркестра и колхозной молодежи.
Когда я, объявляя очередной номер, сказал: «Сейчас выступит талантливый музыкант нашего оркестра Григорий Морозенко, лучший аккордеонист…»
— И лучший лыжник, — добавил кто-то из публики.
Это сказал возчик, который буксировал Морозенко. Раздались шумные, веселые аплодисменты.
— Ладно, — шепнул мне Морозенко, — я эти аплодисменты принимаю как аванс за показательную ходьбу на лыжах.
Морозенко был человеком талантливым, самолюбивым, следовательно — настойчивым.
Через два года я в том же колхозе объявлял так:
— Сейчас выступит молодой композитор, талантливый музыкант, автор «Лыжного вальса», и лучший лыжник факультета Григорий Морозенко.
— Это верно, — отозвался кто-то из публики. — Лично видел.
Это сказал возчик, наш старый знакомый.
Морозенко исполнил «Лыжный вальс». В нем было и скольжение, и залитые солнцем сверкающие поляны, и захватывающий дух спуск, и стремительное движение вперед.
Вполне талантливый вальс.
КАК Я БЫЛ ВРАЧОМ
С Алексеем Боровковым мы не виделись шесть лет, со дня окончания института. Приехав в город Н., я направился к нему.
— Ты женат? — спросил меня Алексей еще в дверях своей квартиры.
— Нет, — чистосердечно признался я.
— А я женился, — сообщил он таким тоном, словно первым в мире совершил этот самоотверженный поступок.
Ровно две минуты Алексей потратил на справку о моем здоровье и успехах. Я же, чтобы не спросить его, счастлив ли он, просто так, здорово живешь, осведомился, продолжает ли он играть в футбол.
— В футбол?! — забегал по комнате Боровков. — Да ты же ничего не знаешь, ты же не женат! А я женился два года назад. Первый год моя Людочка еще разрешала мне играть. Вернее, не Людочка, а ее родная тетка, двоюродный дядя, троюродная бабушка, черт, дьявол, хромой бес. А в прошлом году вся эта директивная родня дала указание: поскольку я назначен заместителем начальника цеха, то мне уже не подобает, как они говорят, гонять мячики. В крайнем случае мне разрешалось быть судьей. Это все-таки солидней.
— И ты подчинился? — осторожно спросил я.
— Ах, ты же не женат! — ехидно усмехнулся Боровков. — Тебе хорошо рассуждать. А ты попробуй веселиться, когда твоя жена по целым неделям не обращает на тебя никакого внимания, когда каждый вечер твоя супруга уходит к этой проклятой тетке. Нет, подобной тетки нет во всем подлунном мире! Представь себе: ханжа со щучьим лицом и к тому же ведущая церковная активистка. В этом году меня назначили заместителем главного механика. Хорошо? Прекрасно? Но моя Людочка, вернее — ее родня, уже не дозволяет мне показываться на стадионе даже в качестве судьи.
«И ты подчинился?» — хотел было я спросить, но, вспомнив, что я еще не женат, промолчал.
— Вот сегодня, например, я обязан судить календарный матч нашей зоны, а мне приказано собираться в гости к тетке. Сегодня какой-то церковный праздник — и ты изволь сидеть в кругу разных святош и слушать, допустим, как один комсомолец перед смертью просветлел и якобы завещал похоронить себя «по-божьему» и одна женщина лично видела, как его комсомольский билет тут же превратился в пепел. Понял, какая химия?
И вообще я перестал читать, заниматься спортом и начал толстеть, то есть черт знает что… Я скоро начну носить вязаные жилеты и ходить с палочкой. Я и Людочка тем занимаемся, что ходим в гости либо сами принимаем гостей.
«Странно, — хотел было сказать я, — тем более, что ты, Алексей, всегда был таким стройным, ловким, сильным и притом волевым, напористым, непоколебимым». Но… промолчал, поскольку у меня еще нет своей Людочки и такой массовой родни.
— Но сегодня я в гости не пойду, — стал заклинать Алексей. — Я еще утром подержал термометр над зажженной спичкой и показал Людочке, что у меня 38 и одна десятая. Сегодня я не пойду… Не-е-е-е-т. Пойду на бой, на разрыв, но к тетке — ни за что! — как лев, рычал мой старый боевой друг. — Вот увидишь! — грозился он.
— Куда ты, Алешенька, не пойдешь? — вдруг из соседней комнаты послышался чистый ангельский голосок. И в дверях появилась Людочка, молоденькая, милая, с чудесными голубыми глазами.
Рык мгновенно прекратился, и грозный лев превратился в жалкого пискливого котенка.
— Я… я… кисанька, не могу пойти, — залепетал бывший волевой, бывший непоколебимый Боровков. — Вот врач, — указал на меня перетрусивший котенок. — Доктор приказал мне быть дома и полоскать горло, потому что у меня 38 и одна десятая.
Утверждаю, что в эту минуту не у Алексея, а у меня поднялась температура до 38 и одной десятой.
В эту тягостную минуту я как-то невольно обратил внимание на носик Людочки. И я все понял. Это был чуть укороченный, чуть вздернутый, глупый, самоуверенный и весьма властный носик. Я понял, что справиться с таким носиком очень трудно, даже невозможно. Его ничем не переубедишь.
— Доктор, что у него? — прищурив небесные глазки, недоверчиво спросила Людочка.
Я стал форменным образом мычать. Но недолго. Медлить нельзя было, и я сообщил носику:
— Явление временное… Но интеллектуальное, индивидуальное, спазматическое, миокардическое.
— Вот видите, а он судит футбольные матчи и бегает по полю со свистком, как ненормальный. Конечно, никаких футболов. Доктор, напишите, пожалуйста, рецепт.
Людочка подошла к письменному столу и решительно придвинула ко мне большой блокнот. Делать было нечего, Я написал:
серной кислоты — 100,0
соляной кислоты — 100,0
зеленого мыла — 200,0
березового дегтя — 200,0
по полстакана 3 раза в день до еды.
Все это я, как химик, изложил по-латыни и подписался: д-р Фрейеров.
Носик взял листик и исчез.
— Мне пора! — твердо заявил я. — Я должен исчезнуть, пока мой «рецепт» не вернется из аптеки. Если за мной не придет милиция — это будет чудо.
— Надо было написать нормальный рецепт, ты же химик, — сказал Алексей.
— Не имею права, я не врач. Алеша, звони, заходи, я живу в гостинице. Желаю успеха. До свидания, — сказал я.
Но было поздно. Вбежала Людочка и сообщила:
— Пришел еще один доктор. Это даже лучше.
— Где у вас можно помыть руки? — спросил настоящий врач из соседней комнаты.
Людочка поспешила к доктору. Я машинально поставил ногу на подоконник.
— С ума сошел! — зашикал Боровков. — Пятый этаж — верная смерть или досрочный инвалид.
Вошел врач. Пожилой человек в чесучовом кителе и золотых очках.
— Здравствуйте, коллега, — обратился доктор ко мне. — Что с больным? — спросил он меня, к счастью, довольно тихо.
Я снова стал мычать… Но меня прервал мальчик, вернувшийся из аптеки с моим «рецептом».
— В аптеке сказали, что этот рецепт, наверное, писал пьяный или ненормальный жулик.
Врач взял у мальчика мой «рецепт».
Мне хотелось кричать: «Караул, убивают!» Носик уничтожающе оглядел меня и бесцеремонно убрал со стола мужские часы… Затем она положила руку на трубку телефона, и на ее языке, я догадывался, уже лежало приготовленное слово «Милиция».
Врач же внимательно читал рецепт. Меня трясло, как будто меня вытащили из проруби.