Болельщиков густой толпой
В теченье нескольких минут
Был в окруженье взят герой.
Стоял восторженный шумок,
Но, прерывая общий гам,
Один сказал: «Пойдем, Ванек,
На радостях по двести грамм…»
В пивной поклонников полно,
Была получка, повод был…
И пил он горькое вино
И сладость первой славы пил.
С ним целовались, как родня,
Желали все ему удач…
Он так гулял четыре дня,
На пятый день — с «Торпедо» матч,
С лицом, опухшим от вина,
Как полусонный, бегал он.
Гол не забит — его вина.
И, наконец, он заменен.
Под крик болельщиков: «Долой!»,
Под неумолчный резкий свист
С поникшей тяжко головой
Уходит с поля футболист.
Он в раздевалке одинок
Сидел и слушал дальний гам,
Но вдруг опять: «Пойдем, Ванек,
И с горя тяпнем двести грамм…»
Иван собрался и пошел.
Что? Скажете, нехорошо?!
А у кого б хватило сил
В семнадцать лет отрезать: «Нет!»,
Когда сам тренер пригласил
Тебя как равного в буфет?
СЛОВО БОЛЕЛЬЩИКА
Я скажу, ребята, прямо,
Не валяя дурака,
Я болельщик не «Динамо»,
А болельщик «Спартака».
Потому почти все лето
Я кричу с трибуны: «Нетто!»
Слов на ветер не бросаю —
«Верьте мне, я знаю план:
Первый гол забьет Исаев,
А четвертый — Симонян.
В общем, будет счет не малый,
Потому что у ворот
Мозер с передачи «Салы»
Как часы под штангу бьет.
Я кричу со всеми: «Чисто!»,
«Гол!», «Офсайд!», «Рука!», «Не так!»
Я свисток встречаю свистом,
Если «жмет» судья «Спартак».
И скажу, ребята, прямо.
Не валяя дурака,
Я болельщик не «Динамо»,
А болельщик «Спартака».
Но когда играют наши
С зарубежною страной,
Я кричу до хрипа: «Яшин!»,
Добавляя: «Дорогой!»
Если гол в воротах снова,
Если этот гол — победа,
Пусть забил игрок «Торпедо»,
Слава Вале Иванову!
Я болею объективно
И игре хорошей рад.
Только видеть мне противно,
Как у нас еще грубят.
У меня к спортсменам лично
Пожелание одно:
Чтоб вели игру тактично
И… тактически умно.
Чтоб не били часто мимо,
А чтоб чаще забивали.
Чтоб готовы были к Риму
И Стокгольм не забывали.
«СТАРИЧКИ»
Да, теперь уже не тот,
Кем я когда-то был:
Лысеет лоб, растет живот
И жиром торс заплыл.
Но иногда бывает час,
Когда я вновь хочу,
Хотя один бы только раз,
Ударить по мячу.
Мне каждый ход в игре знаком,
А как я левой бил!..
Когда-то лучшим игроком
Я в институте был.
Да и сейчас сыграть бы смог,
Ведь я не новичок,
Но не пускают на порог —
Куда, мол, старичок!
Ну, ладно, я «старик», друзья,
Мне скоро тридцать пять…
Но почему теперь нельзя
В команде мне играть?
Смешно на лавочке сидеть,
Когда здоров как бык.
И трудно за других «болеть»,
Когда играть привык.
И вот в спортивный комитет
Пошел я прямиком.
От имени «преклонных» лет
Я стукнул кулаком.
И председателю сказал:
— Таких, как я, мильон,
Ты должен нас пустить в спортзал,
Пустить на стадион.
Давай с тобою создадим
Команду «старичков».
Поверь, мы молодым дадим
Еще вперед очков…
Он что-то промычал в ответ
Про новый коллектив,
Что вроде, мол, об этом нет
Конкретных директив.
Потом он отодвинул стул,
К стене зачем-то встал,
Внезапно тягостно вздохнул,
Как будто бы устал.
Затем, не поднимая глаз,
Задумчиво сказал:
— По старой памяти, за вас
Я тоже бы сыграл.
Невольно посмотрел с тоской
На мой, на свой живот,
И вдруг сказал, махнув рукой:
— Ну, собирай народ!
А. Светов
КАК МЫ ИГРАЛИ В ФУТБОЛ
— Мы должны научиться играть в футбол. Сейчас или никогда, — заявил во время мертвого часа пожилой бухгалтер Сидор Иванович, окинув нас взглядом, выдававшим в нем истинного фанатика кожаного мяча.
Мы с восторгом встретили это предложение. В палате поднялся такой шум, словно это была вовсе и не палата в приличном доме отдыха, где отдыхающим положено наслаждаться покоем и тишиной, а трибуна стадиона в Лужниках за пять секунд до взятия ворот. Когда шум несколько затих, слово взял мастер кондитерской фабрики Петр Семенович, мужчина солидный и обстоятельный.
— Дорогой Сидор Иванович, — с чувством произнес он, — позвольте от имени нашей палаты пожать вашу мужественную руку. Еще вчера, как только вы к нам поступили, я опознал в вашем лице болельщика…