— Ну и оставайтесь со своим принципом, — раздраженно бросил Петр Семенович и устремился вдогонку за мячом. Мяч подкатился к ногам защитника тонких. Тот, вероятно, от неожиданности ударил по своим воротам. Вратарь Дима Никитин, заведующий спортивным отделом газеты «Голос текстильщика», вместо того, чтобы отбить мяч в поле, ловким ударом забил его в верхний угол ворот.
— Проклятье! — в отчаянии воскликнул он, схватившись за голову. — Я, кажется, заверстал мяч в собственные ворота.
Зрители захлопали, закричали, засвистели. Болельщики, где бы они ни были, всегда остаются болельщиками.
Счет один ноль в нашу пользу воодушевил нас, окрылил, придал новые силы. Мы гурьбой ринулись в атаку, и, сметая с пути игроков противника, прорвались к воротам.
О, сладостный миг борьбы! О, упоение атаки! Чего только не сделаешь, чтобы забить гол, а затем снисходительно принимать поздравления друзей и рукоплескания зрителей! Увы, в ту самую минуту, когда мне удалось овладеть мячом и я почти торжествовал победу, над ухом У меня раздался свисток судьи. Я понял, что это относится ко мне. Но я продолжал мчаться к воротам противника, крепко, двумя руками, прижимая мяч к животу. Не было такой силы, которая могла бы остановить меня. Еще мгновение — и, сбив с ног Диму Никитина, я вместе с мячом очутился в сетке ворот.
— Послушайте, — урезонивал меня судья, пытаясь вырвать из рук мяч, — насколько я разбираюсь в спорте, меня пригласили судить футбол, а не регби, — добром прошу, отдайте мяч.
Вслед за тем последовало наказание — одиннадцатиметровый удар. И счет стал 1 : 1. Вместо горячих поздравлений друзей и рукоплескания зрителей, я почувствовал на себе молчаливые взгляды в самом разнообразном ассортименте — от иронических и снисходительно-презрительных до испепеляющих включительно.
Мне хотелось чем-то загладить свою вину. Но чем? Активностью. Я слыхал, что все хорошие футболисты должны передвигаться по полю активно. За время одной игры некоторые из них пробегают не менее пятнадцати километров. Я готов был пробежать все двадцать. К моему величайшему удивлению, я заметил, что судья не отстает от меня ни на шаг. Видимо, он опасался, как бы я опять не отколол какой-либо номер, противоречащий футбольным правилам. Судья первым не выдержал этого марафонского состязания в силе и выносливости. Он сошел с дистанции и, полистав зеленую книжечку, запыхавшись, объявил:
— Здесь черным по белому написано: «Судья должен обладать хорошим здоровьем»… А я, как вы сами видите, далеко не Иван Поддубный и не Иван Заикин. У меня ишиас. Хотите, я от врача справку принесу, только освободите меня от этой каторги.
— И меня, — взмолился Тюфяев, вытирая платком потное лицо. — У меня одышка и двое детей.
— В таком случае и я не могу, — робко промолвил Сидор Иванович, — мне через неделю нужно подводить баланс.
Так закончился этот матч, — вероятно, первый в истории футбола матч, в котором играли сами болельщики.
Ни у кого из нас не нашлось сил покинуть поле. Команды легли костьми, каждая на своей половине. В эту минуту футбольное поле, по меткому выражению кого-то из нас, напоминало Куликово поле после известной битвы. Болельщики в скорбном молчании бродили по траве, пытаясь опознать своих друзей и знакомых. Сердобольные официантки, похожие в своих белоснежных косынках и фартучках на сестер милосердия, отпаивали игроков хлебный квасом.
Надо мной склонилась усатая физиономия заведующего гаражом дома отдыха.
— Скажите, — спросил он, — по какой системе вы играли? Это не «пять в линию» и не «дубль-ве». Может быть, это какая-либо другая система?
— Идите к черту! — с трудом ответил я и закрыл глаза.
Но тут же ко мне подошел пожилой аптекарь — отдыхающий из соседней палаты. Он крепко пожал мне руку и сказал:
— Никогда, еще никогда в жизни я не видел такой интересной и содержательной игры. Вы мне доставили подлинное удовольствие. Благодарю, сердечно благодарю.
— Не за что, — скромно ответил я.
— Нет, не говорите. Пока я смотрел вашу игру, количество адреналина у меня, по меньшей мере, утроилось.
— Какого еще адреналина?
— Как, вы разве не знаете, что в надпочечниках болельщика вырабатывается адреналин?!
— Это очень опасно? — обеспокоенно спросил я.
— Что вы! Наоборот. Это полезно для здоровья. Адреналин — это гормон жизнерадостности.
…После этого матча я отдыхал почти целую неделю, окруженный заботой и вниманием обслуживающего персонала дома отдыха. Не знаю, как другим, а мне лично этот первый в моей жизни футбольный матч пошел на пользу. Справедливо рассудив, что лучше быть последним в спорте, чем первым около спорта, я начал заниматься по утрам гимнастикой, зимой ходить на лыжах, летом плавать и кататься на велосипеде. Я окреп, поздоровел и сбросил десять килограммов лишнего веса. Если в следующий раз мне придется играть в доме отдыха в футбол, то, вероятно, я запишусь в команду тонких.
Футбол я люблю по-прежнему. Но теперь это уже не та слепая, безрассудная любовь, какой она была прежде. Сидя на трибуне, я не кричу, как бывало: «Мазила!» «Судью на мыло!» О, теперь я по-настоящему знаю, что такое футбол.
КАРЬЕРА ОЛИМПИЯ КУЗЬМИЧА
Летом Олимпий Кузьмич носил темно-зеленую шляпу, зимой — тулуп и шапку из потертого собачьего меха, выделанного под бобра, с высоким бархатным верхом. В таком наряде его можно было принять за Василия Шуйского из периферийного театра средней руки. Когда у Олимпия Кузьмича спрашивали, что он теперь поделывает, он с важностью отвечал:
— Сею, как сказал поэт, разумное, доброе, вечное.
В переводе на обыкновенный язык это означало, что он читает в городе Тиховодске лекции о вреде алкогольных напитков, предмете, который знал в совершенстве.
Небольшой клубный зал во время лекций Олимпия Кузьмича, по выражению оптимистов, был полуполн. В заднем ряду сидела женщина с плачущим ребенком на руках. Возле двери группировались две-три старушки из дома престарелых. В первом ряду сидел глухой сторож Фадеич, которому по долгу службы все равно нельзя было отлучаться из клуба. Человек непьющий, он в середине лекции несколько раз крякал, словно заправский выпивоха. Голос лектора жужжал, как сонная муха, попавшая в тенета и потерявшая всякую надежду выбраться оттуда.
В ту самую минуту, когда часть слушателей начинала откровенно позевывать, а другие, менее закаленные, с нетерпением поглядывали то на часы, то на дверь, Олимпий Кузьмич извлекал из своего необъятного портфеля наглядные пособия, при виде которых зрители замирали.
— Перед вами печень алкоголика, — провозглашал он, вешая на гвоздь устрашающий плакат с изображением огромной багрово-фиолетовой печени, — а это сам алкоголик.
На втором плакате был изображен мужчина с круглыми, как у Мефистофеля, глазами, мохнатыми, сросшимися на переносице бровями и сизым носом, повисшим, словно переспевшая груша, над маленькими усиками. Мужчина с вожделением смотрел на бутылку с зеленоватой этикеткой. Портрет был создан вдохновенной фантазией местного живописца Игоря Надькина, кисти которого принадлежат лучшие вывески города Тиховодска.
При виде устрашающих плакатов дремлющие просыпались, старушки ахали и всплескивали руками, а ребенок вдруг начинал громко плакать.
Но вот лекция закончена. Олимпий Кузьмич бережно прячет в портфель печень алкоголика и вместе с Игорем Надькиным выходит из клуба. Приятели спешат «на уголок» — так они называют закусочную, расположенную под сенью самой красочной вывески Игоря Надькина.
Кончилось тем, что Олимпию Кузьмичу однажды сказали:
— Лекции — это не ваша стихия. Зачем вы беретесь не за свое дело?
— Рыба ищет, где глубже, — отвечал Олимпий.
— Ваше аморальное поведение не согласуется с лекциями, которые вы читаете.