- Правильно, правильно. Вот это от любой заразы лучшее средство. И очищает хорошо кожу. Почище любого мыла. - Дед Василий заметил. Одобрил. Подошёл ближе.
- Курнём, а браток? - Попросил он. Остановился. Ширак отряхнул руки. Вытер их о брюки.
- Закончились дед. Минут через десять, пятнадцать подходи в подсобку. Пообедаем вместе. А я сейчас в магазин за сигаретами смотаюсь. -
- В магазин говоришь? Так и мне пачку возьми. Без фильтра. Какие будут. Ага? Я деньги отдам. Они у меня в пальто. Я занесу. -
- Хорошо дед. Куплю. Ты заходи. Поговорим. Побалакаемо. Поснидаемо. – Ширак улыбнулся своему украинскому. Махнул рукой. Быстро и широко зашагал в село. Дед Василий ему нравился. Спокойный, рассудительный, не навязчивый. И есть о чём поговорить с ним. Есть что послушать. Дельное. Мудрое.
******************
Глава 4
Он ничего не видел. Ничего не слышал. Ничего не ощущал. Он вдруг понял, осознал, что совершенно ничего не чувствует. Ни внешне. Ни внутренне. То есть абсолютно ничего. Странное было состояние. Пугающее. И одновременно интересно было за собой наблюдать. За тем, что от себя осталось. Сказать, что кто-то за кем-то наблюдает, можно было очень условно. Он не смог бы словами передать то состояние. Тела, как бы, не существовало, он его совершенно не чувствовал. И ничего не существовало. Ни вокруг него. Ни внутри него. Ни его самого. Ни снаружи. Ни вовне. И никакого пространства. Никакой протяжённости. Никакого чувства времени. Чувства движения. Но, он то, сам, был. Безусловно, был. Не тем, каким он себя знал, а новым, незнакомым. В нём остался некий свидетель. Свидетель всему, или ничему. Он мыслил. Он раздумывал. Он соображал. Было Некое, или Некто! Которое всё воспринимало. Или нет? Или это был не он? А кто тогда? Пусть не он. Пусть кто-то или что-то за него. Мыслило. Соображало. Думало. Пусть так. И, тем не менее, это кто-то или что-то представляло себя именно им. ИМ! И ни кем другим. Ведь он понимал. Он знал. Каким-то образом он узнавал себя. Где-то там, глубоко, глубоко внутри этого, кого-то или чего-то, этого свидетеля, ещё теплилась его память. Его личность. Его личное. Память о нём. Память о всём, что было с ним. Эта память как бы скрепляла собой всю конструкцию ЕГО. Цементировала. Склеивала. Была, своего рода, скелетом, на который нанизывалась, собиралась, строилась вся его самость. Весь ОН. Но состояние памяти выглядело каким-то странным. Необычным. Это, не была память в нормальном, привычном ему выражении. Привычном ему знании о себе. Она как бы была вся сразу и целиком. Без воспоминаний. Без отдельных и конкретных воспоминаний. Без фрагментов, составляющих ЕГО целое. Она ничего не воссоздавала конкретно. Не существовало ни видений из прошлого, ни каких-то картин из жизни, ни отдельных воспоминаний. И тем не менее память была в нём. Вся и сразу, но как замороженная. Застывшая. В принципе. В потенциале. Словно семечка растения, в котором уже есть всё заложенное для роста и развития, для раскрытия этого растения. Всё, кроме необходимых условий. Память эта как бы находилась в сторонке и не мешала ему. Не мешала ему БЫТЬ. Она присутствовала лишь настолько, чтобы он ни забывал себя. Что бы он мог себя узнать. Осознать. Отделить от прочего. Хотя это не точное сравнение. Очень приблизительное. Ведь отделять было некого и ни от чего. Всё же остальное, что осталось в нём, или проявилось в нём, или открылось ему, всё помимо зыбкой памяти, оказалось совершенно новым и незнакомым. Это было чистое восприятие. Восприятие без чувств, без телесных ощущений, и почти без мыслей. Он просто был. Мысли появлялись из неоткуда только на миг, словно пролетая мимо едва задев его сознание лишь для того, чтобы подтвердить для него само бытие. Его бытие. Его присутствие. Обозначить. Подчеркнуть. Напомнить. Состояние это оказалось настолько потрясающим, настолько сильным, настолько убедительным, что он вдруг понял, что находится в совершенном блаженстве. Что это состояние и есть блаженство. Что он сам и есть блаженство. Он состояние. Он процесс. Он же тот, кто испытывает и осознаёт всё это. И не было никакого противоречия. Он вдруг понял. Нет ничего. Ни света. Ни тьмы. Ни хорошего. Ни плохого. Ни верха. Ни низа. Ни мыслей. Ни памяти. Ни важного. Ни неважного. Ни существования. Ни отсутствия этого существования. Нет ничего. Есть только пустота всего. Отсутствие всего. И даже отсутствие самого отсутствия. Осталось только блаженство. Ни вокруг него. Ни где-то в стороне. А он сам и есть это блаженство. Абсолютное и невыразимое. Неописуемое. Непередаваемое. И тогда он полностью отдался этому состоянию. Вошёл в него. Растворился в нём. Понял, что на самом деле, нет никакого противоречия. Не существует никакой двойственности. Всё едино. Всё блаженство. Всё высочайше разумно. Всё живо. И находится в совершеннейшей гармонии. В то же время этого всего нет. Странно! Невыразимо! Гармонично! И он парит в этой гармонии и как целое и как часть его одновременно. В блаженстве.