Таким был первый день их новой встречи.
Танина соседка по палате Маруся, модница и любительница приключений, прихорашивалась перед маленьким зеркальцем, висящим на оконной ручке.
— А где твой поклонник, Танечка, Иван Матвеевич? — спросила она, скрывая под детской наивностью лукавство. — Почему он перестал дежурить у наших дверей? Без него как-то пусто в коридоре стало.
Таня выдвинула из-под кровати чемодан и, присев возле него, выбирала блузку.
— Не знаю, — ответила она, сдержанно улыбаясь.
— Как так! А говорила… — Маруся повернулась и протянула, хитро прищурясь: — Ох, и скрытная ты!.. Но от меня ничего не скроешь — я людей насквозь вижу. А тебя в особенности: ты ведь теперь не ходишь, а на крыльях летаешь… Ну и правильно! Зачем он тебе нужен, Иван Матвеевич! — Она понимающе подмигнула. — А парень этот, наверно, ласковый, добрый… Как его зовут?
— Антон.
— Смотри, держи его крепче, а то отобью!
Маруся подбоченилась, горделиво вскинула подбородок. Стук в дверь заставил ее встрепенуться, она испуганно округлила глаза, всполошенно зашептала:
— Это ко мне, Танечка, родненькая, скажи, что я давно ушла: не хочу я его видеть… — И птицей выпорхнула в окно, прошуршала ветвями — только ее и видели.
На повторившийся стук вышла Таня, скромно сказала человеку в темных роговых очках, что Маруси нет, заперла комнату, положила ключ в сумочку и прошла через вестибюль на лестницу.
Небо было бледное, солнце как будто увязло в белой мгле, лучи его гасли, не достигая земли, и от этого море было матовое, без блеска. Оно дремотно шелестело, неутомимо расстилая по песку кружева пены, источало влагу, охлаждая насыщенный зноем воздух. Высокие горы, аккуратно расставленные по горизонту, напоминали какие-то огромные стеклянные сосуды, до краев налитые фиолетовыми чернилами, — они таинственно и притягательно светились.
Таня ощущала приятную истому, невесомость, и ей казалось, что она растворяется в этом густом пряном воздухе.
Антон ждал ее в дальнем конце аллеи, над обрывом. Он стоял возле деревянной скамейки в белых брюках и голубой шелковой безрукавке; загорелое лицо его, теряя юношескую округлость, становилось более твердым, решительным, на нем выделялась полоска зубов, а глаза, как бы вобравшие в себя цвет южного неба и морской воды, были сине-зелеными.
— Получил от Володи письмо, — обрадованно сообщил он, усаживая ее на скамейку. — Послушай, что он пишет:
— «Антон, дружище, здравствуй на тысячу лет! Получил твою телеграмму и спешу обнять тебя от всей души. Небось, паришь сейчас на крыльях. Таню береги, не обижай, — другой такой тебе не сыскать в целом свете…»
Антон покосился на Таню и усмехнулся, довольный:
— Как расписывает, подлец! Как поэт, честное слово!..
Таня слегка зарумянилась, попросила, польщенная:
— Читай дальше…
— «Всем ты теперь одарен — и силой, и здоровьем, и правильным комсомольским чутьем, и любовью, и будущим. Набирайся побольше энергии. У нас все идет по-старому, многие разъехались отдыхать, между прочим, и наш друг комсомольский, старик Полутенин, тоже укатил в ваши края, греться на солнышке. А меня Алексей Кузьмич не пускает… В цеху теперь жара, покрепче вашего юга. Вместо тебя на молоте командует Илья Сарафанов, а Гришоня по-прежнему пристает к нему со своими загадками. Видеть их вместе — это забава, комедия чистейшей воды. Кланяйся Тане Олениной — представляю ее вид, когда ты, словно с горы, скатился к ее ногам… Ну, пока, дружище! Да, главное-то, ради чего пишу, и забыл: думай, Антошка, готовься — вернешься, будем рекомендовать тебя в партию…»
— Хорошо, — промолвила Таня задумчиво, когда Антон кончил читать и вчетверо сложил исписанный листок. — Хороший он, Володька, всегда в нем бьется какая-нибудь беспокойная мысль, всегда что-то изобретает. Побольше бы таких, легче бы жить стало, — поймут, посочувствуют, помогут… Жалко, что не все такие…
— Без Володи Безводова я был бы ничто, — согласился Антон. — Не вмешайся он в мою судьбу, не сидел бы я сейчас здесь с тобой, честное слово.
— Сидел бы с Люсей, — бросила она колко. Таня частенько донимала его такими замечаниями. Антон резко повернулся, обратил на нее взгляд, в котором она прочла и обиду и мольбу. Таня доверчиво прислонилась плечом к его плечу и сказала виновато: — Ну, не буду, не буду… — Помолчав, прибавила: — Выходит, ты должен слушаться во всем своего друга — плохое не посоветует.