Сейчас Антипов волновался потому, что не знал, как начать разговор на другую тему. Отодвинув папку с чертежами и пояснениями к ним, он молча выписывал на газете треугольнички и заштриховывал их. Антон ждал.
— Спросить тебя хочу, — сказал Антипов, все еще не подымая глаз. — Я знаю: ты честный парень, прямой… и товарищ хороший… Скажи мне, только открыто, прямо, чтобы я сразу понял и не рассчитывал бы, не думал… Ты любишь Люсю Костромину?
Озадаченный вопросом, Антон взглянул на часы:
— Неподходящее время выбрал ты для таких разговоров, честное слово.
— Выдохся я, — сознался Антипов и улыбнулся как-то просительно. — Терпение иссякло… А знать — вот как надо! Понимаешь?..
Антон не осуждал его, наоборот, Антипов вызвал в нем сочувствие и какую-то глухую тоску — было время, когда он сам мог бы так же вот спросить другого, лишь бы избавиться от гнетущих раздумий и мучений.
— Она очень хорошая девушка, — сказал Антон. — Но я не люблю ее.
Антипов нагнулся к Антону, поспешно и обрадованно зашептал, точно боялся, что тот раздумает и скажет другое:
— Скажи ей об этом… Чтобы она знала и не надеялась. Понимаешь, три года хожу за ней, будто прикованный. Ей это нравится. Она как осенний день; то солнце светит, то дождь идет.
— Я сказал ей, — Антон встал и вышел из комнаты. Спускаясь по лестнице, он слышал, как Антипов говорил вроде бы в шутку:
— Вы вместе учитесь, ты часто видишь ее… Скажи ей, — нельзя же так издеваться над живым человеком. Нельзя же водить его за нос…
Олег Дарьин влетел к Ивану Матвеевичу Семиёнову и спросил кратко и отрывисто:
— Разобрали?
Этим вопросом он доводил старшего конструктора до изнеможения. Семиёнов понял, что не с тем человеком связался. Выйдя из-за стола, он застегнул халат на все пуговицы, возвысил голос:
— Удивительный вы человек, Дарьин: не проходит дня, чтобы вы не пришли и не спросили. Неужели только вы один в цехе? Есть и другие, кроме вас…
Точно приготовившись к прыжку, Олег подобрался весь, напрягся, побледнел, искра в глазу вспыхнула недобрым блеском.
— Мне нет дела до других, — сминая в руке кепку, произнес он сдержанно. — Меня интересует мое предложение. Два месяца прошло. Рыжухин только что подал, а его предложение уже приняли. Почему?
— Не ваше дело, — неожиданно для себя огрызнулся Семиёнов. — Подали и ждите. Кузница не остановится без вашего предложения. Придет время — разберем. — И подумал, с неприязнью глядя на Дарьина: «Тоже, видно, хорош гусь, под стать Карнилину — те же повадки. А я почему-то всегда стоял на его стороне, сочувствовал. Как свойственны человеку заблуждения!»
Олег резко повернулся и ушел, а Семиёнов с трусливым беспокойством решил: «Жаловаться побежал…» — и пожалел о своей несдержанности: «Надо сегодня же разобрать его заявку».
Возможно, в этот момент Дарьин со всей отчетливостью понял, как необходим был ему комсомол, и остро пожалел, что отстранился от ребят: они не дали бы его в обиду. Мрачно шагая вдоль корпуса, он столкнулся с Елизаветой Дмитриевной Фирсоновой.
— Что с тобой? — спросила она, видя его в таком состоянии. — Откуда ты?
Он промолчал, намереваясь пройти мимо. Елизавета Дмитриевна не пустила:
— Объясни толком, что случилось?
— Призываете всех думать, изобретать, а сами маринуете по два месяца, — Олег злобно ткнул пальцем за спину себе, в сторону двери.
— Кто маринует?
— Да этот ваш блаженный-то, Семиёнов.
— Это мы выясним, — решительно сказала Елизавета Дмитриевна. — Сегодня же.
— Тянет, тянет… И чего тянет, не могу понять! — раздраженно говорил Олег. — Не подходит — сказал бы прямо, подходит — принимай.
И вечером, когда бригада собралась в комнате Семиёнова, Елизавета Дмитриевна строго потребовала с бригадира: