— Я не знаю, что ответить вам… — проговорил он волнуясь. — Хороших людей больше, чем злых и ничтожных, — я их вижу, мы живем среди них, растем… Моя беда в том, что я не всегда еще могу отличить хорошее от плохого… Покамест я делаю то, что мне подсказывают другие люди, товарищи… Подскажете вы — я и вас послушаюсь…
Таня спросила испытующе:
— Ну, а если я подскажу вам что-нибудь… дурное?
Отступив от нее, он поспешно и с испугом воскликнул:
— Этого не может быть!
Она усмехнулась и взяла его под руку.
— Идемте пить чай.
Теперь в комнате было светло, на белой скатерти стояли нарядные чашки, розетки, варенье. Из детской показался Алексей Кузьмич, без пиджака и без галстука.
— Плохая ты нянька, — сказала ему Таня, — долго укладываешь.
Алексей Кузьмич дремотно ухмыльнулся, довольный.
— Дошлый народ эти ребятишки. Пока я над ним сидел, сам задремал. Я ему говорю: «Повернись к стене, спи. Ночь наступила, а ты все не спишь». Он повернулся, долго, видимо, размышлял и спрашивает шопотом: «Папа, а на кого она наступила?» Я говорю: «На тебя наступила». Он приподнялся и начал озираться: «Что ли она кошка?»
Сели за стол. Елизавета Дмитриевна подала ужин. Подвигая к себе тарелку, Алексей Кузьмич спросил Антона:
— Что думаешь делать дальше, бригадир? Какие планы наметил? Поделись, если не секрет.
— Работать, — ответил Антон.
— И все?
— Экзамены на носу — готовиться придется крепко, чтобы не оскандалиться… Сколько книжек прочитать надо!..
— А соревнование? Что ты думаешь на этот счет? У нас много еще бригад отстающих. Как с ними быть?
Антон видел, что Таня с интересом наблюдает за ним, нахмурился, спрятал руки под стол, сунул в колени, сжал.
— Отстающих быть не должно, — сказал он. — Надо тянуть их…
— Правильно: на повестку дня встал вопрос о том, чтобы сделать всех рабочих передовыми.
Антон улыбнулся:
— Значит, придется решать, если уж встал такой вопрос. Решим.
— Вот и договорились, — рассмеялся Алексей Кузьмич и отодвинул от себя пустую тарелку.
Елизавета Дмитриевна заметила скептически:
— Наивные люди! Как будто от вас двоих зависит, быть кузнице передовой или нет…
— Зависит! — воскликнул Алексей Кузьмич. — В малой степени, а зависит, правда, Карнилин? А степень можно увеличить. — И обратился к Тане, задумчиво позвякивавшей ложечкой о край стакана. — Ты что загрустила, вдова?
Вмешалась Елизавета Дмитриевна:
— Сколько раз я тебя просила не называть ее так! У нее есть имя…
— Виноват, — покаянно молвил Алексей Кузьмич и насмешливо взглянул на Таню. Та рассмеялась:
— Называй так, Алексей Кузьмич. Какая разница — от перемены имен сущность не меняется… — Вышла из-за стола, начала собираться домой.
Из своей комнаты вышел учитель Дмитрий Степанович, отец Елизаветы Дмитриевны, и квартира огласилась его жизнерадостным рокочущим баском. Он провел рукой по дымчатому ежику волос, осведомился:
— Вы уже домой, Таня? И с провожатым? Отлично!
Антон радовался, что еще несколько минут проведет вместе с ней. Но когда они вышли на улицу, Таня попросила:
— Вам завтра рано вставать. Идите домой. Я доеду одна. Серьезно.
— Вы все еще сердитесь на меня? — спросил он огорченно. — Мне хотелось побыть с вами…
— Времени впереди много — еще увидимся, — сказала она и направилась в сторону метро.
В обеденный перерыв Антон привел в комсомольское бюро всю свою бригаду.
— Настя, доставай патефон, ставь пластинки — под музыку легче думать, — распорядился Антон и положил перед Володей лист бумаги, где не совсем отчетливо, наспех были обозначены пункты соцобязательства.
Безводов вернул бумажку, сославшись на неразборчивый почерк:
— Читай сам.
Антон выпрямился, обвел всех взглядом: Гришоня навалился грудью на стол и косо из-под лохматых бровей выжидательно следил за Антоном; Илья Сарафанов картинно сидел у окна и попыхивал дымком папиросы, длинное и тяжеловатое лицо его было бесстрастно и непроницаемо; Настя добросовестно крутила ручку патефона, — после пушечной пальбы молотов музыка ласкала слух; Володя убрал со стола папки и приготовился слушать.
— Первое, — прочитал Антон раздельно и с выражением — довести выполнение сменных норм до ста сорока процентов. — И выдержал паузу.