— Сколько раз была я на этом озере, — заговорила Таня тихо, — всегда оно разное, и настроение тоже разное… Летом — помните? — кругом зеленело, у берега копошились ребятишки, птицы пели, а воздух смоляной, сосновый — тогда и мне петь хотелось. Осенью я приходила сюда одна — пусто, глухо, вода черная, а на ней желтые листья. А теперь вот здесь совсем по-другому: таинственно, холодно, все звенит. — И прибавила: — Вот и еще один год остался позади. Что-то принесет нам новый?
— Я жду от него очень многого, — сказал. Антон убежденно.
— Свой год вы встретили, он уже принес вам свои дары.
— Самый главный дар еще впереди…
Таня поняла намек и, взглянув на Антона, сказала:
— На волосах у вас иней, будто вы седой. Напрасно не надели шапку.
— Ничего, я привык. А вам холодно?
— Пока нет. — Она указала палкой на мостик, призрачно видневшийся вдали: — Смотрите, как сверкает, словно хрустальный, кажется, ударь по нему — и осколков не соберешь.
— Хотите, пойдем к нему?
— Нет, вблизи он, наверное, совсем иной, тусклый…
Обтянутая свитером, казавшаяся подростком, она стояла совсем близко, и ему непреодолимо хотелось обнять ее, такую милую, немножко печальную, но он почему-то страшился, лишь несмело положил руку ей на плечо и заглянул в глаза, — они были глубокие, встревоженные и какие-то укоряющие.
— Сходим туда, за просеку, куда мы летом забирались? — предложил он.
— Это туда, где вы просили меня не выходить замуж? — с улыбкой спросила она. — Какой ультиматум вы заготовили на этот раз?
Он неожиданно засмеялся:
— Никакого, честное слово! А вы испугались?
— Разве я похожа на пугливую? — Таня тоже рассмеялась. — Едемте-ка лучше к своим. Уберите ваши лыжи с моих, дайте мне развернуться.
Над головами, загораживая звездное небо, снова сомкнулись кроны деревьев, а позади, щедро насыщенный лунным светом, завораживающе пылал на озере снег.
Своих они нашли легко и быстро: сначала донеслись крики и хохот ребят, затем среди стволов заметались красноватые тени, и вскоре путь их озарился огнем костров, — костры эти входили в программу, выработанную Володей Безводовым.
— Как красиво, Антон! — воскликнула Таня, приостановившись; в широко раскрытых глазах ее дрожали, отражаясь, огоньки, ее плечо касалось плеча Антона; он внезапно обнял ее, притянул к себе и поцеловал в холодноватую щеку. Она отстранилась, растерянная, не зная, как ответить на этот порыв, — рассердиться или обрадоваться.
— Вот вы, оказывается, какой… — произнесла она негромко и удивленно, улыбнулась и, рывком оттолкнувшись, подкатила к елке.
Среди других елок, громоздко отягощенных снежными пластами, елка эта, в красноватых отблесках окружавших ее костров, казалась черной и мохнатой; снег вокруг истоптан, лыжи были воткнуты в сугроб. Ребята веселились кто как мог, играли в снежки, длинноногого Сарафанова заставляли прыгать через пламя; кто-то выхватил из костра горящее полено и точно с факелом помчался в темноту леса; Дмитрий Степанович заботливо подкладывал в огонь хворост; Алексей Кузьмич стоял поодаль у сосны и, посмеиваясь, наблюдал за происходящим.
— Ага, вот они, пропащие! — басисто протрубил Сарафанов, встречая Таню и Антона.
— И где это они пропадали? Интересно узнать! — с любопытством воскликнул Женя Космачев.
Таня подбежала к Елизавете Дмитриевне, зябко прижалась к ней.
— Все уединяешься? — осуждающе прошептала Елизавета Дмитриевна.
— Мы на озеро ходили, — ответила та. — Там удивительно красиво…
— Ох, Таня!.. — предостерегающе вздохнула Елизавета Дмитриевна.
— Не беспокойся, пожалуйста, все хорошо, — сказала Таня.
Алексей Кузьмич выступил из-за ствола и с напускной серьезностью подсказал Безводову:
— Предать их суду и наказать.
— Судить! — подхватило несколько голосов.
— Верно, судить — таков суровый закон этого вечера, — подтвердил Безводов, приблизился к Антону и тоном учителя сказал: — Перешагивая порог Нового года, ты обязан на огне этих костров выжечь всю накипь и плесень: грубость, лень, самомнение, неряшливость и прочее и прочее — все, что искажает душу человека. А также закалить все хорошее в себе, чтобы не поддавалось оно ржавчине и износу.
Антон внимательно слушал необычайную, напыщенную речь, не зная, как отнестись к ней, — принять всерьез или отшутиться. Кругом было тихо, потрескивали сучья, дым обвивал елку и тянулся вверх, к звездам.
— И прежде чем совершить закалку, — продолжал Безводов, — ты должен покаяться в грехах своих у избранного нами судьи и ясновидца. Отвечать ему правдиво и без утайки. Вот он, ответствуй! — закончил Володя и указал на Гришоню Курёнкова.