— Нет, но мне давно хотелось сказать вам это.
— Какая дикость! — возмущенно прошептал Семиёнов и пожал плечами; выдержав паузу, он спросил насмешливо. — Вы, что же, имеете на нее особые права?
— Хоть бы и так!
Семиёнов качнулся к нему всем телом и проговорил захлебывающимся шопотом:
— Я сделаю все, только бы она не оказалась с вами! Вы не достойны даже одного ее мизинца.
Внезапный голос Тани оборвал их спор:
— Это вы обо мне так разговариваете? — Она стояла перед ними прямая, разгневанная, побледневшая, руки комкали платок. — Как вам не стыдно! Я не вещь, чтобы делить меня или передавать друг другу. Это низко! — бросила она с горечью и скрылась за занавеску в другую комнату.
Антон сразу протрезвел: он понял, что произошло что-то непоправимое, рванулся было за Таней, но на пути встал Володя Безводов и не пустил.
Глава шестая
Перейдя в корпус легких молотов и распознав вкус самостоятельной работы, Гришоня Курёнков помирился с бригадой. Он простил Антону «измену» и теперь частенько наведывался на старые места перекинуться словом с товарищами, подмигнуть Насте Дарьиной, загадать загадку Илье Сарафанову.
Тыча указательным пальцем нагревальщику в грудь, Гришоня надоедливо допытывался:
— «Что над нами вверх ногами»? Отгадай. — И знаками просил Настю молчать.
Илья озадаченно глядел на потолок — там густо зыбился дым — и напряженно думал.
— Тяжело, сердечный, мудрая загадочка, не скоро отопрешь, — иронизировал Гришоня. — А ведь это всего только муха, обыкновенная домашняя муха!..
— Муха? — неожиданно взревел Илья. — Что врешь! Какая муха может жить в таком дыму, погляди! Сам ты муха — липнешь со своими загадками!.. Не ходи больше к нам в бригаду!
Дома, возвратившись из школы и тотчас прыгнув в постель, Гришоня высовывал из-под одеяла беловолосую голову и донимал Антона:
— Ну скажи: достается тебе без меня?
— Достается, Гриша, — сознавался Антон, не отрываясь от книжки.
Казалось, ничего особенного не делал Гришоня в бригаде, а выбыл из строя — и образовалась прореха. Выработка бригады заметно снизилась, и Олег Дарьин злорадствовал. Указывая на Антона, он произносил углом рта, кидая слова через плечо:
— Если бы можно было, он всех разогнал, властвовал бы один.
Прошло недели две, пока бригада окончательно освоилась с новой расстановкой сил и постепенно достигла прежней нормы выработки, и Гришоня Курёнков однажды перед сном с глубоким сожалением признался Антону:
— Оказывается, и в самом деле я почти три года был десятой спицей в колеснице, и никто не замечал… Оч-чень интересно!.. Погоди читать, послушай. Дарьин был уверен, что ты провалишься со своей затеей, не выгребешь. Завидует он. А что такое зависть? Атавизм. Злая кошка с зелеными глазами, которая вцепилась в человечью душу и скребет ее когтями, терзает. И человек в эту минуту может пойти на любую пакость. Я лично давно расстался со своей кошечкой…
— Расстался, а сам Жене Космачеву завидуешь, — поддразнил Антон.
Гришоня рассмеялся:
— Верно. Кошку-то я выбросил, а котеночек остался — недоглядел. — Гришоня сел на кровати, расправил одеяло, на стене отразилась всклокоченная голова. — Как ты думаешь, Антон, догоню я когда-нибудь Олега Дарьина?
— Хорошо поработаешь — догонишь, — отозвался Антон, загораживаясь книгой.
— А перегоню?
— Постараешься, так и перегонишь. Олег теперь не такая большая величина, чтобы на него равняться.
— Ну все-таки… Вот будет потеха! — засмеялся Гришоня и покрутил кудлатой головой в предвкушении будущей победы; тень на стене ожила, закачалась. — Гришоня Курёнков обставил Олега Дарьина, рекордсмена и светилу! Оч-чень интересно! А ведь обставлю, вот увидишь: он уже воздух ртом хватает… Присмотрись-ка к нему.
Олег Дарьин действительно переживал кризис: нервное напряжение не покидало его; он все время морщился, точно и в самом деле душу царапала злая кошка. Олег видел, как другие бригадиры, набирая скорость, догоняли его, обгоняли, шли дальше — сообща, сомкнутым строем. С тем, что его обогнал Карнилин, он скрепя сердце мирился: признавал за ним и силу, и сноровку, и находчивость. Но когда его, Олега Дарьина, превзошел молоденький комсомолец Женя Космачев, Олег растерялся. Давно ли стоял он особняком, на вершине, и люди цеха, завода смотрели на него с уважением и завистью? Давно ли его как новатора избирали в президиумы торжественных заседаний? Давно ли его как лучшего кузнеца посылали на другие заводы для передачи опыта? Сколько городов объехал: Горький, Львов, Челябинск, Казань!.. Газеты именовали его не иначе, как зачинатель. Теперь замолчали, даже местная многотиражка ни разу не упомянула о нем. Портреты его повсюду поснимали, а где остались — пожелтели от времени, позабытые; на досках, в табельной, у проходных повесили фотографии других, новеньких, — тоже мне кузнецы!.. Антон Карнилин занял его место. Ловок, ничего не скажешь! Начальство вокруг него прямо танцует.