Марк Андреевич сказал о нем «талантливый делец», но Лиза не поняла — это был укор или одобрение.
«Делец» написал историческую оперу, две симфонии, четыре концерта и много всякого. Теперь он успешно сотрудничал с кино. Его музыка звучала везде. Ни один солидный концерт не обходился без его сочинений.
И Лисовская старалась ему понравиться. Это оказалось не трудно: она попросила объяснить ей одно место в его новой симфонии, так как эта тема ее «потрясла». Тот благожелательно улыбнулся девушке, скромно отговорился двумя-тремя фразами и потом долго слушал ее туманно-изысканные речения о том, как она понимает его творчество.
Они бы много и часто говорили о его достижениях в искусстве, но жизнь известного музыканта была регламентирована, заполнена множеством обязательств и дел. А главное, что бы он ни делал, где бы ни находился, над его душою витал настороженный образ маленькой, строгой, вездесущей жены.
Лисовская тосковала, мрачнела, вспоминая кумира. И вымещала тоску на Афанасии, словно он был в чем-то виноват.
«Афанасий, любовь подтачивает силы!» — кричала она через весь стол и смеялась.
«Дура мохнатая! — сердилась про себя Лиза. — Чего цепляется?»
Афанасий довольно сопел и заговорщицки поглядывал на Лизу. Месяца два тянулась «эта канитель». Афанасий вздыхал, закатывал глаза и вставал из-за инструмента еще более мокрый.
И тут этот спортсмен. Ловкий. Учтивый. «Плохо, что он остался, а я уехала», — откровенно жалела Лиза и пыталась вспомнить его лицо, но не могла. Уж больно коротка была встреча.
Со времени того эпизода прошел чуть ли не месяц.
И вдруг они встретились вновь.
Он прохаживался возле ограды, явно поджидая. И, завидев ее, пошел навстречу.
«Я хотел увидеть, как вы носите эту штуковину, — сказал он, указывая на виолончель. — И так каждый день?»
«Нет, только четыре раза в неделю», — ответила Лиза и почувствовала, что волнуется.
«Вы позволите вам помочь?» — спросил он, берясь за ручку футляра.
«Помогите», — согласилась Лиза.
Прикосновение его руки родило в ней горячую волну мурашек.
«Это вам», — сказал он, подавая ей маленькую металлическую вещицу.
«Что это?»
«Брелок. Называется камертон. Говорят, он как настоящий».
Лиза рассмотрела миниатюрный камертончик, поднесла к уху, щелкнула по нему пальцем и услыхала тихий, но чистый точный звук.
«Прелесть какая! — оценила Лиза. — Откуда?»
«Из города Парижу», — ответил он, явно не собираясь этим вызывать у девушки восхищение.
С этого дня все интересное в жизни, все хорошее и милое стало называться для нее новым именем.
«Никита!» — радостно вспоминала она и входила в дом. «Никитушка!» — красовалась она перед зеркалом. Ника… — шептала она, засыпая. — Так вот чем ты занимаешься. Лошадьми!»
Как-то Афанасий подошел к ней в вестибюле:
«Кто это с таким крестьянским лицом? Он к тебе повадился. Ты его не боишься?»
Лиза усмехнулась и показала Афанасию язык.
«Девчонка! Ты играешь с огнем. Чем это все кончится?»
«Лошадьми!» — лукаво ответила Лиза и сама себя не поняла.
О себе Никита сообщал скупо: родился в деревне, отец — колхозный конюх — привил навыки по уходу за лошадьми. Увлечение верховой ездой. Участие в межрайонных соревнованиях. Титул чемпиона. Учеба в столице. На соревновании в Шотландии гнедая Фея сломала позвоночник по его вине, а строптивый Цезарь сбросил его, зацепившись за барьер. Травма. Долгое нудное лечение. Теперь тренерская работа.
«А у нас в пятницу концерт. Я играю. Приходите, — предложила однажды Лиза. — Что-то вроде зачета по мастерству».
В пятницу он пришел в новом синем костюме, белой рубашке и с тремя алыми розами. Коридорами Лиза провела его в концертный зал, примыкавший к институту, усадила в амфитеатре — благо свободных мест было много.
Марк Андреевич заметил ее волнение и удивился: «Что ты, голубушка? Это еще не госэкзамены. Побереги нервы, успокойся».
Мешали пышные рукава новой блузки, которую бабушка с такой старательностью утюжила накануне! Вообще все одеяние вдруг показалось Лизе дурацким. Она была собой недовольна.
Зато Никита вышел к ней в перерыве, лучась и улыбаясь, говоря, что ему понравился концерт. А она, Лиза, понравилась: больше всех. В гардеробе он подал ей пальто, помогая одеться, и на выходе распахнул дверь, пропуская впереди себя.
На улице она быстро озябла и немножко дрожала, то ли от холода, то ли предчувствуя разговор.
Никита сказал: «Я знал, что у меня жена будет музыкальная. Представлял себе, как она сидит в длинном платье за роялем и играет что-то красивое, а в открытое окно дует ветер и полощет занавеску. — Он закусил губу и добавил: — Хотя виолончель тоже звучит».