Понятно, исторический аспект тоже учитывался.
– Бывал в Т.?
Шурик обиделся:
– Я в Т. техникум мог окончить. Сейчас бы водил поезда, получал хорошие деньги и в отпуск бы ходил по графику.
Роальд хмыкнул:
– В этом Т. тебе по твоей глупости три статьи светили. По меньшей мере. Я глубоко не копал.
Шурик совсем обиделся:
– Роальд, я два года не отдыхал. У меня плечо выбито. От меня жена ушла. Разве я не пашу как вол?
– Пашешь, – равнодушно согласился Роальд. – Только почему у тебя голос злой? Ты это брось. Ты это не разводи. Прости всех, тебе сразу станет легче.
– Как это простить всех? – не понял Шурик.
– А так, – грубо хмыкнул Роальд. – Дали тебе по морде – прости, не копи злость, ни к чему это. По логике вещей все равно кому-то должны были дать по морде. Почему не тебе? – Роальд, без сомнения, перелагал идеи Лени Врача. – Хулиганье всегда хулиганье. И мусор всегда мусор. Нет смысла злиться на них. У тебя рожа и без того перекошенная. Прости всех! Поймай очередного ублюдка, сдай его, куда нужно, и прости. Даже ублюдка прости! Вот увидишь, твоя жизнь сразу изменится.
Шурик оторопел:
– Всех простить? Это что же, и Соловья простить? Костю-Пузу?
– А ты поймай его сперва. – Роальд помрачнел.
– Как это – поймай? – До Шурика что-то дошло. – Зачем его ловить? Разве Соловей не в зоне?
Банду Соловья (он же Соловей, он же Костя-Пуза) они сумели взять в прошлом году. В перестрелке (Соловей всегда пользовался оружием) ранили Сашку Скокова. Сам Соловей (особые приметы: на пальцах левой руки татуировка – Костя, на пальцах правой соответственно – Пуза; в зоне какой-то грамотей колол) хорошо повалял в картофельной ботве Шурика. Не приди вовремя на помощь Роальд, может, и завалял бы.
– Разве Соловей не в зоне?
– Бежал, скотина, – выругался Роальд, и его холодные глаза омрачились. – Теперь всплыл в Т. с обрезом, и обрез этот Дважды выстрелил. Но ты не волнуйся, в Т. ты отправишься не за Костей-Пузой.
– Я в отпуске, – уже не столь уверенно повторил Шурик.
– С шестнадцатого, – согласился Роальд.
– Почему с шестнадцатого?
– Потому что работы в Т. как раз на три дня. Сегодня уедешь, шестнадцатого вернешься. И прямо хоть в Марий Эл.
Шурика передернуло:
– Три дня! Что это за работа – на три дня?
Роальд усмехнулся:
– Двойное убийство.
– Двойное убийство? – Шурик не всегда понимал юмор Роальда. – Раскрыть двойное убийство за три дня?!
Роальд оторвался от карты:
– Не раскрыть. Скорее не допустить третьего.
– Сильно, – присвистнул Шурик. – А трупы чьи?
Роальд ухмыльнулся:
– Не торопись. Нет трупов.
– То есть как?
Роальд объяснил.
В тихом, незаметном прежде железнодорожном городке Т., ныне с головой погрузившемся в диковатую рыночную экономику, жил некий незаметный бульдозерист Иван Лигуша. При этом Лигушей он был не по прозвищу, получил такую фамилию по наследству. Здоровый как бык, неприхотливый в быту, Лигуша во всем был безотказен – выкопать ров, засыпать канаву, снести старое здание, пробить грунтовую дорогу, просто помочь соседу. А жил Лигуша одиноко – в частном домике, не имел ни жены, ни детей, всех близких родственников выбило у него еще в войну, он не пил, не курил, не гулял, на работе рвением не отличался, правда, и от работы не бегал. Некоторое скудоумие делало его оптимистом.
Да и как иначе?
Потрясись всю жизнь в кабине бульдозера!
Но полгода назад с Иваном Лигушей начались странности.
Для начала Иван попал под машину. Не под «Запорожец», не под «Москвич», даже не под «Волгу», а под тяжелогруженый «КамАЗ». Крепыш от рождения, травмированный бульдозерист, как это ни странно, выжил, врачи перебрали его буквально по косточкам, только вот с памятью Лигуши получилась какая-то чепуха: имя, домашний адрес, место работы, имена соседей помнит, а спроси его: «Иван! Ты в отпуске был? Ты картошку посадил? Что такое самолет, Иван?» – он отвечал какую-то чепуху. Спросишь, ну как там нынче в Березовке (он ездил туда за мясом), он радуется: «Рона разлилась!» – «Река, что ли?» – «Ага», – говорит. – «А мясо-то привез? Почем там на Роне мясо?» – Лигуша посчитает в уме и выдаст: «Пять франков», будто Березовка уже отделилась от России и вошла в состав Франции.
Короче, стал выдавать Лигуша непонятные речи. Пристрастился к кафе «Тайга» при одноименной гостинице. Раньше, до встречи с «КамАЗом», совсем не пил, а сейчас и к выпивке пристрастился – большой вес мог взять за один вечер. Глаза блестящие, на первый взгляд тупые, и вроде не смотрит ни на кого, а вот всех-всех видит и понимает. Сидит, петрушит что-то свое, а потом прогудит незнакомой, случайно оказавшейся возле его столика женщине: «Что? Была у Синцова? Зря, говорю тебе». И соседка, блондинка или брюнетка, скромница или задира, вся в кудряшках или с затейливой прической на голове, только что совсем счастливая, культурная, умная на вид дама, вдруг, поперхнувшись, краснела. Вспыхивала, оставляла недопитый кофе и бежала от пытливого бульдозериста, ни с того ни с сего заглянувшего туда, куда никому заглядывать не разрешалось.
Лигуша действительно каким-то образом чувствовал, чье мясо кошка съела.
Сидит, скажем, напротив Лигуши некий Ванька Матросов, кочегар. Винишко свое Матросов давно вылакал, в голове темно, душно. Давно Матросов никого не любит, скучает этим, и от скуки и нелюбви приходят ему в душную голову скучные и недалекие мысли. «Вот вмажу сейчас Лигуше!» А Лигуша как раз сидит напротив.
Ну, подумал и подумал, вслух кочегар ничего не говорит, а все равно – без всякой на то причины, будто кто шепнул на ухо, Лигуша вдруг поднимет голову и, как бы в ответ на паскудные мысли кочегара, предупредит негромко: ты, мол, пока беда не случилась, пока не заехали тебе бутылкой по черепу, пока не обмакнули дурной головой в сточную канаву, катись-ка домой, причем катись не переулками, а Зеленой улицей, а то в переулках тебе и морду набьют, и карманы обчистят!
Ну и все такое прочее.
Не каждый такое терпел, но все знали – Ивану Лигуще , бывшему бульдозеристу, можно верить.
Странности Лигуши тоже помогали такому мнению.
Вот помнит человек то, чего никогда не видел. Зато не помнит того, что много лет видел перед собой. На первомайскую демонстрацию вышел почему-то с портретом. Дарвина, содеянного объяснить не мог, зато запросто мог указать, где искать потерянный бумажник. И если уж Лигуша говорил – иди по Зеленой, а не переулками, то это точно. Кто шел переулками, тех и били, и обирали, и окунали головами в канаву, так что со временем к Лигуше прислушивались почти беспрекословно. И коли кто терял бумажник или документы, тот на милицию время не тратил, шел прямо к Лигуше – вот, дескать, жизнь как не удалась!
И Лигуша ничего.
Ухмылялся: нет, мол, проблем, все путем, ладно, поможем!
И указывал, где и у кого искать. Было такое время, когда мужики всерьез подозревали – может, Лигуша сам с какими хулиганами в сговоре? – но ничем такое не подтвердилось. В конце концов дошло до людей: дар у него такой. В газетах, опять же, писали в то время: одну доярку молнией трахнуло, так она сразу стала сквозь стены видеть, и все то, что люди съедали, видела прямо в желудках.
А тут тяжелогруженый «КамАЗ»!
Чем хуже молнии?
– Помнишь анекдот? – грубо спросил Роальд. – Мужика несли хоронить, да потеряли по дороге, грузовик его переехал. Водитель не знал, что перееханный был неживым, тайком сплавил труп в озеро, а там браконьеры взрывчаткой рыбу глушили, ну, труп всплыл. Испугались, дело происходило в пограничной зоне, бросили несчастного на контрольно-следовую полосу, но пограничники труп засекли, приняли за нарушителя и трижды в труп шваркнули из гранатомета. Хирург потом в операционной провел над ним пять часов. Вышел из операционной, стянул с рук перчатки, устало выдохнул: «Жить будет!» Считай, это о Лигуше. Одна Анечка Кошкина в этом городке, сотрудница местной библиотеки, привечает Лигушу, да и то скорее по инерции. Говорят, до «КамАЗа» дружила с этим Иваном.