И вот за полчаса до урока, раздался звонок, но не тот, что ночью. Теперь он не был похож на паровоз, а скорее напоминал мелодию детской колыбельной. Это был Эдуард Иванович Берьев, отец Родиона.
— Извините, София Всеволодовна, не отвлекаю?
— Нет, что Вы Эдуард Иванович, уроки ещё не начались, — устало ответила София Всеволодовна. — Вы же по поводу вчерашнего случая на физике?
— Да, мы хотели бы с супругой зайти в школу поговорить о поведении нашего сына. Скажите можно ли сегодня встретить, Наталию Владимировну?
— Давайте, я с ней поговорю, и тогда напишу Вам.
— Хорошо, спасибо, София Всеволодовна. Извините, что наш сын доставляет Вам неприятности. До свидания.
Сразу после телефонного разговора София Всеволодовна направилась к Наталье Владимировне сил, с которой поговорить вчера у неё просто не было.
— Ты меня, конечно, извини, София, но держаться сил у меня уже просто не было. Эта девка слишком много себе позволяет, она мешает учиться другим! Я и Занозову тоже самое скажу, и пусть делает со мной, всё что хочет. Только не правильно то, что мы не можем никак наказывать ребят в школе. В девятнадцатом веке учеников розгами били в наказание, в двадцатом ввели оценки за поведение и выгоняли из класса, а у нас наказывают учителя. Сначала нахалка мелкая обматерит, а потом ещё и руководство к стене прижмёт. Не могу я так. Чувствую 2076 год последний для меня. А родители Роди пусть заходят сегодня, я им всё, что об их сыне думаю, расскажу.
И вечером, когда Эдуард Иванович со своей женой пришли Наталии Владимировне, всё так и вышло. Через полчаса из кабинета вышли всё такая же спокойная супружеская пара, какая и вошла. Улыбнувшись Софии Всеволодовне, что, переживая за реакцию родителей и последствия для Старцевой, так и не смогла покинуть здание школы, Берьевы ушли.
— Как всё прошло? — осторожно спросила София Всеволодовна.
— Спокойно, — ответила Старцева. — Они внимательно выслушали мой пересказ событий, затем услышали оценку своего сына. Сказали, что постараются выбить из него всю эту лень. Нередко таких родителей сейчас найдёшь.
Пятница на этой неделе выдалась ужасной, что признавали абсолютно все. С самого утра всю небо было затянуто серыми тучами, края которым не было видно. На улице моросил дождь, создавая ещё более тяжёлую и давящую атмосферу. И это было лишь начало дня, к седьмому уроку, всё стало намного хуже. Настрой бури, который всю неделю витал в воздухе, нашёл способ разрядиться и грянул гром, как вначале мая. Небо тут же потемнело, тучи опустились совсем низко, чуть ли не задевая верхушки небоскрёбов.
В это время к школе подлетел чёрный аэромобиль Кураговой. Она как и обещала решила наведаться в школу и разобраться с тем, что в ней происходит. Елена Васильевна не стала отвлекаться на такие мелочи, как встреча с классным руководителем, она направилась прямо в кабинет Занозова, что даже не представлял, что произошло позавчера в его школе.
Ещё никогда он не выглядел так жалко, как в ту секунду, когда к нему залетела, распахнув дверь Курагова. Он напоминал маленькую домашнюю собачку, каких было модно заводить в квартирах, на которую напал серый волк, только выбравшийся из леса.
Шуму Курагова за час, который там провела, наделала много, так что даже гром мог казаться тихой музыкой, играющей на заднем плане. Она заявляла, что из класса выгонять ребёнка учитель не имеет права, потому, что у Эльвиры есть право на образование. Что учитель не обладает никакими педагогическими качествами, на что указывают двойки, которые Эльвира приносила домой. Что те тройки в триместрах Наталия Владимировна даже не пыталась помочь Эльвире исправить. Успела она упомянуть, что и София Всеволодовна весь год игнорировала её жалобы. Также она угрожала Олегу Николаевичу, что если тот не примит меры, то она пойдёт дальше и расскажет всю ситуацию лично Шурочкиной Аксинье Фёдоровне, и тогда уже ему как заведующему зданием не поздоровится.
В итоге Занозов не выдержал всего этого давления и вызвал к себе Старцеву, чтобы та могла защищаться сама. Наталия Васильевно, зайдя в кабинет, недолго думая, сказала Кураговой в лицо всё, что думает о её дочери и о её манерах. Елена Васильевна же приняла это на свой счёт, посчитав, что её назвали плохой матерью, что подтвердила Старцева всё тем же спокойным тоном. Тогда Курагова начала вопить, что это оскорбление личности и с этим надо срочно что-то делать.
Занозову было страшно предпринимать хоть что-то. Он не понимал, как он может уволить учителя с сорокалетним стажем, его бы просто не поняли бы в обществе. Будь претензия к Софии Всеволодовне, он бы сделал это, не задумываясь, но здесь он мешкал. А с другой стороны угроза нависла прямо над ним, потому что Шурочкина, на чей портрет он глядел молящим взглядом, избавилась бы от него в тот же миг.