– Из-за чего шум? – поинтересовалась она.
По большей части, именно из-за Джинни отец с матерью считали меня сплошным разочарованием. Моя старшая сестра была примерной отличницей, тошнотворно сладкой паинькой, до того образцовой, что ее так и хотелось скинуть с лестницы. Слюнявая мечта любых родителей – добрая, воспитанная, милая, услужливая девочка, да еще упертая зубрила (боже мой, это в шестом-то классе!). Наверное, ее можно было назвать симпатичной, хотя я этого не замечал. У Джинни были длинные белокурые волосы, и она, как в детстве, все еще позволяла мамаше каждый вечер расчесывать их перед сном. Сколько помню, ни разу в жизни она не выругалась, ела аккуратно, с ножиком и вилочкой, и обожала рисовать птиц, которые летали у нас на заднем дворе, вместо того, чтобы пулять в них из духового ружья. А самое главное, Джинни всегда и во всем поддакивала предкам, особенно в том, что касалось меня. Короче, сестрица у меня была премерзкая.
– Что ты натворил на этот раз? – спросила она, смерив меня взглядом, который переняла у мамаши.
Вот если бы однажды вечером она заявилась домой под ручку с огромным пучеглазым негритосом и сообщила предкам, что у них скоро появится внучек!.. Да за такое зрелище я бы отдал что угодно.
– А тебе-то какое дело, Плоскогрудка? – Этим прозвищем я любовно окрестил сестру, зная ее ахиллесову пяту. Отсутствие заметного бюста было единственным поводом для регулярных горестных излияний в ее смертельно-скучном дневнике.
Крепкая оплеуха, отвешенная стариком, напомнила мне, что мы уже вели разговор насчет имени старшей сестры и пришли к выводу, что ее зовут не Плоскогруд кой, не Гладильной Доской, не Глазуньей и не (самый остроумный вариант) Мисс-где-твои-сиськи, а просто Джинни.
– Чтоб больше такого за столом не повторялось! Ты слушаешь меня, юный джентльмен?
Я слушал, но вполуха, так как пристально глядел на Джинни, а она упорно отводила глаза. Останься мы с ней наедине хоть на пять минут, я без труда довел бы ее до слез, просто мне не хотелось. Хотя я не особенно любил Джинни, видеть ее заплаканной тоже не доставляло мне удовольствия. В конце концов, это моя сестра. Прозвища вроде Плоскогрудки и Гладильной Доски я использовал лишь в самом дурном расположении духа. Потом мне становилось немного неловко, но ведь нельзя же поджарить глазунью, не разбив яиц, и в буквальном, и во всех переносных смыслах.
– Уэйна приняли в одну из школ Мидлсбро, – доложила мамаша, на удивление кратко изложив суть пятиминутной перепалки. – Это специальная школа для…
– …уродов и дебилов, – закончил я за нее.
– Для особых детей, – поправила меня старушка.
– Я так и сказал: для уродов и дебилов.
– Что ж, Уэйн, если там сумеют тебе помочь, это хорошее место, – резюмировала Джинни и посмотрела на старика, ожидая одобрительного кивка. Старик одобрительно кивнул.
– Тебе легко говорить. Не тебя же туда загоняют, правда?
Центр внимания вновь сосредоточился на Джинни, и нам всем пришлось подождать, пока она тщательно прожует и проглотит маленький кусочек тоста, только что поднесенный ко рту.
– Помощь требуется не мне, Уэйн, – пожала плечами сестрица и положила в рот еще один микроскопический кусочек.
– Ну и не мне тоже! И вообще, блин, шли бы вы все куда подальше!
Старик влепил мне еще один подзатыльник и погрозил пальцем. На лице Джинни отразилась скорее печаль, чем укор, но это лишь сильнее меня разозлило.
– Уэйн, ты ведешь себя очень агрессивно. Научись сдерживать себя и хоть иногда слушать, что говорят другие, – возвестила Святая Джинни.
Двое зануд по обе стороны от нее едва не растаяли от гордости за дочь, а потом вновь состроили хмурые физиономии и посмотрели на меня. Чтоб мне лопнуть, если я любимый сын своих родителей!
И что там Джинни лепетала насчет «хоть иногда слушать, что говорят другие»? Да я всю жизнь только тем и занимался! «Иди спать. Не трогай это. Выходи оттуда. Сними это. Положи на место. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Не смотри на меня так. Иди туда. Иди сюда. Сделай это. Сделай то. Не делай этого. Не делай того. Почему ты никогда меня не слушаешь?» И так без конца.
Страшная чушь! Меня заставляли делать кучу совершено бессмысленных вещей, приказывали просто ради того, чтобы приказать:
«Надень пижаму и отправляйся спать».
«Но ведь еще светло! Все ребята играют на улице».
«Меня не волнует, что делают другие дети. Ты – мой ребенок, поэтому будь добр слушаться».
Пять минут спустя:
«Уэйн! УЭЙН! Что ты делаешь на улице в пижаме?! Марш домой и немедленно ложись в постель. Если мне придется звать тебя еще раз, получишь на орехи».
Иногда так:
«Убери локти со стола и прекрати кривляться. Ты сидишь за обедом, а не за завтраком».
И часто:
«Не чтокай, а попроси извинения!»
«Что?»
И еще чаще:
«Вытащи руки из карманов!»
С обычным добавлением:
«И прекрати пялиться на ту леди».
А порой так:
«Выключи телевизор. На сегодня вполне достаточно».
Увы, всю свою жизнь я, точно пони, ходил по кругу и без конца выполнял приказы любого, кто был выше и глупее меня.
Забавно, что Джинни относилась к таким вещам совершенно спокойно. Забавнее, однако, что над ее ухом зудели раз в десять меньше, чем над моим. Жуткая несправедли-вость!
А знаете, что самое обидное? Все мои поступки оценивались по стандарту, заданному Джинни. Сестрица подняла планку еще до того, как я надел свои первые штанишки. Что бы я ни совершил, Джинни уже делала это прежде и лучше меня – либо, наоборот, мне указывали, что «Джинни никогда так не поступила бы». Разумеется, не поступила бы, но какое это имеет значение?
Вы, наверное, решите, что, имея такую умную, послушную и милую дочь, мои родители проявляли снисхождение к своему, мягко говоря, невыдающемуся, упрямому и грубому младшему сыночку, да? Как бы не так! Наоборот, со мной обращались строже, чем с большинством сверстников, которым, в отличие от меня, не надо было тянуться к недосягаемым высотам, подражая идеалу. Скажете, это справедливо? По-моему, нет. Ужасно, чудовищно несправедливо.
Последний тому пример – Мидлсбро.
– Я не веду себя агрессивно! – рявкнул я на сестрицу. – И не обязан никого слушать. Ненавижу вас всех! И еще – знаешь, что? Я видел каток, где…
Высказаться до конца я не успел, так как в этот момент через прорезь почтового ящика на пол упало несколько писем. Джинни с готовностью вскочила из-за стола, чтобы поднять их. Как обычно.
– Извещение от кредитной компании, макулатура, счет за телефон, опять макулатура, письмо для Джинни от друга по переписке, – комментировал старик, просматривая почту.
Я сидел, подперев ладонями подбородок, и изо всех сил старался не завыть от скуки.
– Опять какая-то ерунда… О, каталог товаров для дома
«Уикс»! Полистаю позже. Еще макулатура… А это что? «Школа Гафин для трудновоспитуемых подростков»… Письмо из Лондона?
– Из Лондона? – в один голос переспросили мамаша и Джинни.
Я поднял голову и сделал охотничью стойку. Папаша вооружился ножом для бумаг, выполненным в форме миниатюрного самурайского меча.
– Из Лондона, хм-м… – пробурчал он.
Уважаемые мистер и миссис Банстед!
Сообщаем, что школа Гафин для трудновоспитуемых подростков имеет возможность принять вашего сына Уэйна в число учеников. Начало учебного года – 15 августа. Мы специализируемся на коррекции поведения трудных подростков и уже много лет добиваемся высоких результатов. Особо отметим, что все наши воспитатели – бывшие выпускники школы Гафин, знающие проблемы молодежи гораздо глубже, нежели преподаватели обычных школ, – прочитал мой старикан.
Это заведение показалось мне еще гаже, чем Мидлсбро: я представил, как кучка слюнявых педиков заставляет нас изливать душу друг перед дружкой.
Наша школа – самое маленькое учреждение подобного типа в стране. Одновременно в школе обучается не более двадцати человек, что позволяет уделять больше времени и внимания каждому подростку.