Григорий пытался возмущаться, но я коварно сообщила, что безногие подарки в ситуации депрессивного настроения хозяйки не имеют права на... в общем и целом, ни на что не имеют права, а только преданно исполняют желания людей, у которых и без того психика на грани, ибо им приходится терпеть занудного кабачка и чересчур активного пельменя.
– А кстати, – опомнилась я, уже постучав в дверь спальни своего директора. – Где Звездище?
Вопрос был весьма закономерен, потому что коробочки со Звединским не было на столе, когда я увлекала Григория в наше ночное путешествие.
– Вэ... ву.. войдите! – тем временем послышалось из-за двери, и мы с Григорием вошли.
Вот в «дедушкином кабинете» шоку всё-таки поменее было. Ибо одно дело голый дедушка в компании трёх разномастных и симпатичных, но нарисованных бабушек, и совсем другое – директор Школы Добра, вполне реальный, не вполне одетый и сидящий на полу своей собственной спальни. Мало того, директор был не один.
– А вот оно где, твоё любимое Звездище, – ехидно сообщил Григорий, когда я и без него уже все поняла.
– Там, где клён шумит над речной волной,
Говорили мы о любви с тобой,
Опустел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь, как сон, стороной прошла,
А любовь, как сон, стороной прошла,
А любовь, как сон, стороной прошла, – натужно и до слёз трогательно надрывался мой вредный и не поддающийся до недавнего времени дрессуре воспитанник, а Вельзевул Аззариэлевич тыкал в него пальцем и активно уговаривал:
– Ну, давай ещё раз, хотя бы припев, а? Ты же хороший, ты же всё понимаешь. А я тебе снова налью, а?
Здесь явно имело место спаивание несовершеннолетнего пельменя. И это было не самым ужасным. Самым ужасным было то, что пельмень моему ректору отвечал голосом слегка пьяным и хриплым:
– Желаю, чтобы все!!
И далее снова чисто и в той же тональности:
– Сердцу очень жаль, что случилось так,
Гонит осень вдаль журавлей косяк.
Четырём ветрам грусть-печаль раздам, – тут пан Ясневский почти сорвал концерт, громко подпев условно в тему, Звездинский замолк на мгновение, но затем настойчиво продолжил:
– Не вернётся вновь это лето к нам.
Не вернётся вновь, не вернётся вновь,
Не вернётся вновь это лето к нам.
Это полный восторг. Я затаила дыхание и спросила... блин, у пельменя и спросила:
– А дальше можно?
– Дальше? – ректор Ясневский поднял голову и пьяно мне улыбнулся. – А дальше так...
И они запели дружно и уж как-то слишком слаженно, я даже заподозрила на мгновение, что это далеко не первая их совместная пьянка:
– Ни к чему теперь за тобой ходить,
Ни к чему теперь мне цветы дарить,
Ты любви моей не смогла сберечь,
Поросло травой место наших встреч.
Поросло травой, поросло травой,
Поросло травой место наших встреч...
Вельзевул Аззариэлевич громко всхлипнул и чистым искренним голосом произнёс:
– Юлка! Ты это слышала? «Поросло траааавой»... Гениально! Это просто... Муня, давай по кругу! А ты угощайся, Юлка, не стесняйся! – И протянул мне щедрым жестом только початую бутылку коньяку.
А Муня... да, Муня запел, своим пением окончательно убеждая меня в том, что совсем хреновый из меня дрессировщик. Растерянным жестом поднесла ко рту предложенную ректором бутылку. Почему бы и нет? Может, и правда стоит напиться и просто забыть обо всех своих проблемах и обидах? Хотя бы на время.
Коньяк был терпким и обжигающе-ароматным. Настроение задумчивым. Атмосфера располагала к лёгкой грусти. Директор Ясневский закончил выводить так полюбившуюся руладу о траве, печально вздохнул и отобрал у меня алкоголь.
– Маленькая ещё! – пояснил он свои действия и почти ополовинил бутылку одним продолжительным и вкусным глотком.
– Вельзевул Аззариэлевич?
– Иди сюда! – Поманил он меня пальцем вместо ответа, а когда я к нему наклонилась, зачем-то понюхал мою голову и непонятно прокомментировал: