Единственным преподавателем, не применявшим розог, был учитель русской словесности Андрей Андреевич Редкозубов. В дни запоя он, как и другие, не посещал занятий, а когда заявлялся в класс, выглядел до того жалким, что многие воспитанники проникались к нему состраданием. Но трезвым он бывал редко. Обычно Редкозубов садился за учительский стол, клал лохматую седую голову на руки и застывал в этой позе до конца урока. Спал ли он с открытыми глазами или о чем-то сосредоточенно думал, понять было трудно. Да это и мало кого интересовало. Камчатцы еще до начала занятий отправлялись в город, а охтенцы либо просто бездельничали, либо занимались другими науками.
Учителя считали «тронутым», но Саша всей душой чувствовал, что это не так, что Андрей Андреевич вынашивает в себе тяжелое горе. Много раз Попов пытался заговорить с ним, отвлечь его от горьких мыслей, однако попытки эти ни к чему не приводили. Однажды Саша подошел к столу учителя и громко, чересчур громко для тесной комнатушки, спросил:
— Господин учитель, не знаете ли вы, кто такой Александр Радищев?
Редкозубов вздрогнул, точно его обожгли, оглянулся вокруг и поднял ожившие глаза на Попова.
— Ты спрашиваешь о Радищеве? Почему ты спрашиваешь о нем? Ты хочешь посмеяться надо мной? — гневно спросил он.
В классе стало тихо. Таким тоном учитель разговаривал впервые. Все посмотрели на Сашу, который пытался сообразить, почему рассердился Редкозубов.
— У меня и в мыслях такого не было, господин учитель. Я слышал имя Радищева и хочу знать, кто он.
— От кого ты слышал это имя?
— От студента Ивана Гроздова, господин учитель.
— Почему же он не рассказал тебе, кто есть Радищев?
— Не могу знать, господин учитель. Студент говорил о нем со своим другом Аксеновым, а когда я подошел, они замолчали. Потому-то я и постеснялся расспрашивать.
Редкозубов пытливо посмотрел в открытые, ясные глаза Попова, с трудом поднялся со стула и, пройдя между партами, остановился у пустующей Камчатки.
— Садись на место, Попов, — мягко сказал он и, выждав немного, продолжал: — То, о чем мы с вами будем здесь говорить, ребята, не должно…
Редкозубов замялся, подошел к двери и заглянул в коридор. Вся эта таинственность сильно подействовала на учеников. Они следили за каждым движением учителя, который вернулся к своему столу, все еще, видимо, колеблясь: достойны ли они того, чтобы раскрыть им тайну загадочного имени.
— Мы слушаем вас, господин учитель, — тихо сказал Саша.
— Да, да… — решился, наконец, Редкозубов. — Имя писателя Александра Николаевича Радищева нельзя громко произносить в нашей империи. Сочинения его строжайше запрещены монархом. А знаете почему? Потому что для царя и его вельмож сие имя страшнее и ненавистнее имен Дантона, Робеспьера и Марата.
— А кто такие Дантон, Робеспьер и Марат? — спросил Ваня Осьминин.
— Погоди, не перебивай. Когда-нибудь о них я расскажу подробно. Слышали вы о якобинцах?
— Это которые отрубили голову французскому королю Людовику XVI? — спросил Попов.
— Они самые. А что вы знаете о Разине и Пугачеве? Кто хочет сказать, поднимите руки.
Поднялся десяток рук. Учитель повел глазами по лицам учеников и остановился на Колодкине.
— Говори ты, только не шуми особо. Мы здесь не глухие, а тем, кто за дверью, незачем слышать нас.
— Стенька Разин и Емельян Пугачев были атаманами разбойных людей. Они хотели стать царями и подбивали честной народ на грабеж и злодейство, на смуту…
— Довольно, Колодкин. Так говорят и мыслят все, кто глух к страданиям народа, к страданию миллионов обездоленных тружеников, стонущих под игом рабства. Не на смуту подбивал Пугачев простых русских людей, а на смертный бой с царем, и дворянами за вечную вольность. Но не о Пугачеве речь, а о том, кто был для покойной императрицы Екатерины гораздо страшнее Пугачева, об Александре Радищеве.
Охваченный порывом, Андрей Андреевич вдохновенно рассказал о трудах и жизни Радищева, чей богатырский дух, чью железную волю не сломили ни сырые казематы Петропавловской крепости, ни сибирская каторга. Прочитав отрывок из «Путешествия…», Редкозубов повторил фразу: «О! Если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом… главы бесчеловечных своих господ…»
— Видите, ребята, — сказал учитель в заключение, — каждое слово этого великого сына отечества точно меч падает на голову деспота. Вот почему русские дворяне и цари будут всегда ненавидеть Радищева.