«Хороша, должно быть, птичка, — насмешливо подумал Саша, — если ей нравится мичман Апацкий. А может быть, он ей вовсе не нравится, может, она не распознала его?
Ведь мичман по натуре волк, а с виду лиса. Как-то она со мной будет разговаривать? Еще подумает, что я к ней в кавалеры напрашиваюсь. Только этого недоставало. Сгоришь со стыда. Плюнуть разве и вернуться в класс? Нет, не уйду. Да и перед ребятами неловко. Назвался груздем, — полезай в кузов».
Над малолюдной набережной Екатерининского канала взошла луна. Было тихо и не по-мартовски тепло. Саше захотелось петь, и он сам удивился такому желанию. Чувство неловкости и легкого волнения прошло, уступив место нетерпению.
Из-за поворота показалась фигурка девушки. В темной кацавейке, отороченной белым заячьим мехом, в шапочке такого же меха, она приближалась легкой неторопливой походкой. Попов плотнее застегнул кожушок и двинулся ей навстречу.
— Извините, — могу я вас задержать на минуту?
Девушка чуть повернула голову, скользнула по Саше равнодушным взглядом и, не ускоряя шагов, прошла мимо.
Саша смущенно остался на месте. «Вот так познакомился! Неужто весь план рушится? Нет! Этого нельзя допустить. Гордячка проклятая!.. Подожди, ты у меня заговоришь!»
В два — три прыжка он догнал девушку и схватил ее за руку.
— Послушайте, я должен вам сказать нечто очень важное…
— Пустите мою руку, — хладнокровно сказала Наташа, силясь высвободить ее из крепких пальцев Попова.
— Сначала выслушайте…
— Пустите вы меня, наконец?
— Нет!
— Ах нет? Тогда я по-другому попрошу вас.
Наташа размахнулась и ударила Сашу по щеке. Пощечина ошеломила его, пальцы разжались. Девушка этим воспользовалась и побежала.
— Дура! — со злостью крикнул вдогонку Попов. — Я хотел говорить о твоем отце!
Наташа остановилась.
— Об отце? Что вы знаете о моем отце?
— Не могу же я кричать через мост. Подойдите ближе; не бойтесь, Наташа, я вас не трону. Клянусь всем святым, что никогда в жизни не прикоснусь к вам. Дело касается только вашего отца.
— Откуда вы меня знаете? Вы из школы корабелов?
— Да.
Наташа подошла к Попову, прислонилась к перилам моста и с любопытством поглядела на парня. Рослый, подтянутый, с мужественным лицом, он мало походил на воспитанников училища, грязных, обросших, с нездоровыми лицами.
— Говорите, я вас слушаю, — сказала она.
— Нет. Я вам ничего не скажу, пока вы не извинитесь.
— За что?
— За пощечину, конечно, — усмехнулся Саша.
Наташа улыбнулась. Она вдруг почувствовала себя с этим юношей легко и просто.
— Бедненький, вам очень больно? — шутливо спросила она.
— Не больно, а обидно.
— Вы сами виноваты в том, что я вас ударила. Нельзя сказать, что вы вели себя вежливо.
— Вы меня вынудили к грубости. Дело, о котором я хочу с вами говорить, для вас важнее, чем для меня.
Наташе примирительно протянула руку.
— Не будем ссориться. Если я вас обидела, прошу прощения.
Саша неловко пожал маленькую руку и быстро заговорил:
— Меня зовут Александром… Сашей Поповым. Родителей у меня нет… Кажется, я не то говорю… Не с того конца начал. Словом, в училище немало таких, как я, нищих… Попали мы туда случайно и, если нам удастся его закончить, мы станем инженерами. Трудная наша жизнь в школе, а самое худое в ней то, что учат нас плохо. Вот, кабы отец ваш пить перестал…
Наташа вздрогнула, как от удара. В длинных ресницах при свете луны блеснули слезинки. Закусив губу, она силилась удержать слезы, с минуту крепилась, а затем разрыдалась и повернулась к Саше спиной.
Чуткий к чужому горю, Попов не знал, как ее утешить. Врожденный такт подсказал ему, что лучше дать ей выплакаться.
Он стоял нахмурившись, сунув руки в карманы и молча глядел на вздрагивающие плечи девушки.
— Если бы вы знали, Саша, как тяжело мне смотреть на отца, каждый день видеть его таким несчастным! — всхлипывая, говорила Наташа, вытирая платком глаза. — Отец для меня все. Я так люблю его, что не в силах бороться со страшным пороком, который губит его.
— Андрей Андреевич вас любит?
— Странный вопрос. На всем свете у него нет никого, кроме меня.
— А коли так, скажите ему: пусть выбирает: либо вы, либо водка. Скажите, что вы достаточно натерпелись горя и больше так жить не в силах.