Подговорить Матюху Вульгариса не составило труда; условились, что Чулков осторожно, исподтишка подготовит «несчастный случай» на практике.
Практикой руководили корабельные мастера — Разумов и Попов. Под их наблюдением воспитанники самостоятельно строили 44-пушечный фрегат. Работа шла отлично, и корабль, заложенный еще в начале прошлого года, уже вооружался рангоутом.
Как-то под конец рабочего дня Попов осматривал в трюме законченную учениками обшивку. В трюме было темновато, приходилось двигаться вдоль стены и на ощупь проверять заделку стыков. Вдруг в обшивку, где Саша стоял секунду назад, с силой вонзился топор, брошенный откуда-то сверху. Саша инстинктивно отпрянул и оглянулся. До ближайшего люка, прорубленного в подволоке трюма, было не менее десяти шагов.
«Ого! — подумал он, разглядывая топор. — Занятная шутка. Итак, господин Попов, давайте рассуждать. Допустим, что кто-нибудь из учеников случайно обронил его в люк. Всякое свободно падающее тело летит на землю вертикально, сей же предмет вписал гипотенузу в треугольник, на одном из углов которого вы находились. Стало быть, кто-то целил топором именно в вас. Но кто? И почему? Уравнение с двумя неизвестными, как сказал бы дорогой учитель Семен Емельянович. Что ж, попробуем решить это уравнение».
Прихватив топор, Саша вылез на палубу, прошел на мостик. Разумов был здесь и сворачивал чертежи.
— Куда это ты с топором собрался?
— Дельце небольшое есть, — усмехнулся Саша. — Придется учеников кое о чем спросить.
— Когда?
— Сейчас!
— А почему не по приходе в училище? Видишь, сколько их уже сошло на берег.
Попов перегнулся через планшир и крикнул:
— Командиров отделений ко мне!
Четыре воспитанника, исполняющие обязанности командиров отделений, поднялись на мостик.
— Вернуть всех учеников на корабль, разобрать топоры и построиться на палубе! — скомандовал Попов.
— Что ты затеял? — приподняв рыжие брови, спросил Разумов.
— Не мешай, потом расскажу, — отмахнулся Саша, наблюдая за тем, как воспитанники становятся в строй.
Проходя между шеренгами, Саша вглядывался в лица учеников, но ни на одном не нашел и тени смущения. Топоры были у всех, за исключением Васьки Серого, стоявшего в конце строя.
— Где твой топор?
— Ваше благородие, я его потерял, — испуганно ответил Васька.
— Где потерял? Когда?
— Не знаю, ваше благородие, ничего не знаю, — заикаясь, бормотал подросток.
Попов послал командира отделения на мостик за топором. Посланный вернулся, Попов протянул инструмент Серому.
— Твой?
— Так точно, мой!
— Возьми и больше не теряй.
По пути к училищу Попов рассказал Разумову о происшествии в трюме. Корабельный мастер, очень любивший Сашу, серьезно взволновался.
— Напрасно ты так легко к этому относишься, — заметил он, намекая на шутливый тон рассказа. — Сегодня в тебя бросили топором, а завтра тебе на голову упадет рея или железная кница. Это дело нельзя оставить. Виновника нужно найти во что бы то ни стало.
— А как найти? Может быть, некоторые воспитанники знают, кто это сделал. Но разве они скажут? Фискальство считается у них самым тяжелым преступлением и жестоко карается. Да что о том говорить! Я сам поколотил немало фискалов, когда был учеником.
— Но ведь они все тебя любят, Саша.
Попов пожал плечами и промолчал.
— Сегодня вторник, Семена Емельяновича в училище не будет. Сходи к нему домой, — посоветовал Разумов.
— Зачем? Стоит ли вообще тревожить профессора, отвлекать его от трудов?
— Стоит, Саша, стоит. С его умом и опытом тайна несомненно будет разгадана. Да и по долгу службы ты обязан доложить о происшествии.
На следующий день, когда ученики вернулись из адмиралтейства, Саша заглянул в кабинет инспектора классов. Гурьев писал донесение министру.
— Заходи, Саша, — радушно сказал профессор. — Сегодня у нас большая радость. Молодцы твои дружки Гроздов и Аксенов. Не осрамились перед светилами русской науки. Таких блестящих экзаменов в Академии наук я уже давно не помню. На вот, прочти.
Попов взял поданную ему бумагу:
«Препровождая при сем к вам журналы испытания студентов Гроздова и Аксенова, имею честь поздравить вас с приобретением под свое начальство двух геометров. Если мысль ваша, чтобы дать мне еще двух студентов, не переменилась, то так и быть, я соглашусь пожертвовать какими ни есть пятью годами, но не для двух, а для двадцати студентов, которых бы я выбрал сам. Сим образом круг знаний в нашем отечестве наверное распространится, и оное не терпело бы нужды ни в книгах, ни в ученых людях. От университетов же, немцами наполненных, и от самых немцев добрых плодов быть не может. Я в сей истине столько уверен, что в заклад головы положить не побоюсь».