1
Воспитанники училища корабельной архитектуры вышли из ворот своего дома. Стоял яркий солнечный день. Время приближалось к полудню. Под стук барабанов идти было легко и даже приятно. Затянутые в зеленые мундирчики с высокими стоячими воротниками, мальчики постепенно разомлели от жары и растеряли воинственный вид. На Мариинской площади они уже шли как попало, пользуясь тем, что оба преподавателя, Александр Андреевич Попов и Михаил Михайлович Аксенов, увлеклись разговором.
— Экой ты, право, Саша! Расскажи все по порядку, мне ведь все это интересно, — ворчливо говорил Аксенов, которому надоело вытягивать из Попова слова.
— Ну, рассказал я все сенатору Балле, бывшему нашему директору, и он, конечно, возмутился увольнением Гурьева.
— А дальше? Дальше что было?
— Гурьева, говорит, не вернешь, надо постараться заменить его достойным преемником. Тогда я сообщил ему, что инспектором классов назначен, но пока еще не утвержден, француз Лебрюн.
— А он что?
— Более чем удивился. «Неужели, — говорит, — у Чичагова поднимется рука подписать приказ о его назначении?» Хотел немедленно поехать в ученый совет департамента и к министру, но я ему отсоветовал.
— Почему?
— Прежде нужно было подыскать подходящего человека на должность инспектора классов. Подумали мы с ним и решили обратиться в Академию наук.
— Разумно! Академия дала Гурьева, почему бы ей не дать другого профессора?
— И мы так рассудили. Приезжаем на Васильевский, а академиков никого нет, обедают. Отыскали мы их в ресторации Луи, однако никто из них брать на себя новую обузу не захотел. И не потому, что слишком заняты, — никому не хотелось связываться с училищем, из которого незаслуженно выгнали Гурьева. Спасибо академику Захарову…
— Какому Захарову? Андреяну Димитриевичу, который главное адмиралтейство строит?
— Нет, Якову Димитриевичу, брату зодчего, профессору химии. Он напомнил академикам, какой труд вложил Гурьев в училище, и высказал мнение, что надзор за учебной частью не будет обременительным, ибо Семен Емельянович оставил доброе наследство: молодых способных профессоров Гроздова и Аксенова, тебя то есть.
— Ишь ты, и обо мне вспомнил!
— Да, и о тебе. «Они, — говорит, — сами воз потянут». Тогда академик Румовский, как почетный члеи адмиралтейств-коллегий, согласился взять на себя надзор за училищем, но с условием, что князь Гагарин ученой части касаться не будет. «Пусть, — говорит, — ученый совет департамента о том специальное постановление вынесет».
— Вот позор для Гагарина. И министр пошел на такое дело?
— Вынужден был пойти.
— То-то директор в училище не показывается. Зато Апацкий ходит гоголем. Ух, гадина! Кажись, удушу я его в конце концов! — с ненавистью произнес Аксенов.
Саша сбоку посмотрел на товарища и подумал, что при вспыльчивом характере Аксенова этого можно ожидать.
У нового адмиралтейства на Галерной улице Попов ускорил шаги и скрылся в воротах. Аксенов остановил передние ряды учеников, подтянул отставших и только собрался вести строй через ворота, как оттуда выскочил Попов.
— Михалыч, распусти на минуту воспитанников.
— Что случилось, Саша?
— Учеников в адмиралтейство не пускают.
— Быть этого не может!
— Коль не веришь, поди сам к дежурному офицеру.
— Присмотри здесь! — И Аксенов торопливо вошел в адмиралтейство.
Минут через десять он вернулся и сердито крикнул разбежавшимся ученикам:
— Во фрунт! Походной колонной по четыре — стройся! И мальчики снова зашагали по пыльным улицам полуденного Петербурга.
Преподаватели шли молча. Будущее училища рисовалось им в мрачных красках.
Сегодня начались первые неприятности, а сколько их еще впереди?
Тяжело вздохнув, Саша спросил:
— Что тебе сказал обер-лейтенант?
— Есть приказ министра не пускать посторонних. Ну, Лебрюн и распорядился насчет наших учеников.
— Лебрюн?
— Да! Мстит, должно быть, за то, что его к инспекторской должности не допустили.
— Какие же они посторонние? — возмущался Саша. — Им ведь практиковаться в адмиралтействе уставом предписано.
— И я о том же офицеру твердил, а он мне бумажку показал. Удивительней всего, что предписание написано рукой Евлампия Путихова. Я его руку хорошо знаю.
— Вот откуда ветер-то дует, — сообразил Попов. — Этот пакостник французу аккурат в пару пришелся.
Внезапно передние ряды строя пришли в замешательство. На повороте Благовещенской улицы, неподалеку от входа во флотский экипаж, сгорбившись и закинув руки к хлястику узкого, глухо застегнутого мундира, стоял насупившись генерал. Из-под его треугольной шляпы мрачно смотрели на воспитанников злые оловянные глаза.