Женя несколько дней провел в гордом одиночестве, и я чувствовала, что он во всем винит меня. Но сама я себя в этот раз виноватой не чувствовала, поэтому и не уступила.
А затем он сдался, написал мне и извинился. Добавил, что сам не понимает, что на него иногда находит, он просто не может контролировать свои чувства. Попросил меня извиниться за него перед ребятами.
Я всегда пыталась оправдать Женю. Найти в нем больше хорошего, чем плохого. Порой я его очень стеснялась, порой, наоборот, хотелось доказывать всем вокруг с пеной у рта, что Женя абсолютно нормальный. Казалось, что его переменчивое настроение передавалось и мне.
Иногда, в особо паршивые дни, мне хотелось все бросить и поставить точку в наших с Женей отношениях. Я хотела отпустить его и пусть живет, как хочет. Но мне кажется, Женя тонко чувствовал мое настроение, потому что в плохие периоды, за какое-то время до того, как я окончательно собиралась расставить все точки над «i» и с ним поговорить, он начинал свой искренний и странный разговор. Говорил слова, бьющие наотмашь.
— Знаешь, Сашка, мне кажется, что я море. То я штиль, то шторм. А ты ― мои скалы. Если бы не ты, я бы давно куда-нибудь утек и меня не стало. Но я вижу, что стесываю тебя. Каждый раз я бьюсь о тебя, а от тебя остается все меньше и меньше, и это очень меня пугает. Я не хочу совсем тебя размыть. Лучше, чтобы ты была, а я нет. Ты намного лучше меня, а мир нуждается в таких, как ты.
Он говорил и говорил, и все смотрел на меня своими черными блестящими глазами — глазками-пуговками грустного медвежонка, — и внутри у меня все переворачивалось. Хотелось схватиться руками за голову, закричать, что-нибудь разбить либо заплакать от умиления и обнять его. Определенно, Женя вызывал во мне бурю разных эмоций и чувств, ни один человек больше такого во мне не пробуждал.
Все эти события происходили, когда нам было по четырнадцать-пятнадцать. Мы были детьми, которые считают себя необыкновенно самостоятельными, и что им совершенно не нужны взрослые, а их проблемы — важнее всего остального в мире. На тот период меня вообще не волновало, что происходит «снаружи». Мой мир был мизерным, концентрированным, необычайно ярким. И этот мир состоял из двух маленьких небесных тел — крошечной галактики и миниатюрной черной дыры. Меня и Жени. И галактику постепенно засасывало в черную дыру точно так же, как меня засасывало в Женьку.
А затем весной в девятом классе Женя взял в заложники половину класса.
Глава 7
Саша
Перед первым уроком мы со Светой прошли школьные ворота и направились дальше ― к курилке, которая находилась за трансформаторной будкой на небольшом пятачке асфальта. По традиции нашей школы, пользование этой курилкой ― привилегия старших классов.
Из нас двоих курила одна Света, но я все равно пошла с ней сюда. Обычно в курилке было весело и стояла суета: здесь обсуждали все новости и сплетни, строили планы, кто-то курил, кто-то переписывал домашки, кто-то обучался трюкам крутить зажигалки и ручки, кто-то, как я, приходил за компанию с курящими друзьями.
Но сейчас что-то поменялось, стояла непривычная тишина, а два класса, обычно перемешанные, явно разделились на две группы, будто между ними вдруг выросла стена.
Обе группы намерено игнорировали друг друга.
Напротив с наушниками на шее стоял Рома.
― Ой, у меня такие же наушники! ― сказала я.
― Да это твои старые и есть, ― ответил Рома. ― Мне их твой Олежек продал. Говорит, тебе не нужны...
― Что?! ― я уже неслась в школу, а именно в кабинет физики, закрепленный за 7 «б».
— Ай! Ой! Санюха, перестань! — кричал мой младший брат на потеху всему классу, пока я, одной рукой схватив его за шею и наклонив, раздавала ему болезненные пинки.
— Это были мои наушники, мерзкая ты крыса! Какого хрена ты тыришь мои вещи?! ― свирепствовала я.
— Я не знал! Они валялись в коридоре под шкафом, как будто не нужны. Вот я и взял! — со слезами кричал Олежек, уворачиваясь от ударов.
— Ты врешь! Они у меня в комнате были! Не смей никогда заходить в мою комнату!
Я одарила брата парочкой самых сытных пинков и направилась к третьей парте, где лежал его рюкзак. — И чего еще ты успел прихватить?