Воспоминания оборвались, душу затеребило новое чувство. Родик не сразу его распознал. Он никак не мог смириться с тем, что у него вырвали средства для решения задачи. Может быть, навсегда. Разум предлагал подождать, а натура противилась этому. Тут он впервые за всю сознательную жизнь ощутил беспомощность.
Ему вдруг стало неуютно на ранее нравившемся настиле. Захотелось общения. Вероятно, началась какая-то защитная реакция. Родик встал и направился в каюту.
Воздух каюты, пропитанный запахами от неубранного стола, человеческого пота, табачного дыма и чего-то специфически корабельного, показался ему омерзительным. Захотелось домой. Он подумал, что банкеты на корабле — не самый лучший вариант. Из ресторана можно в любое время уйти, а здесь ты — добровольный заложник, и вынужден терпеть. Родик посмотрел на часы: мучение окончится в лучшем случае через два с половиной часа.
— Босс, — услышал он знакомый голос. — Что-то ты на себя не похож. Давай выпьем, а то мне, как твоему историографу, не о чем будет написать. Ты почему-то непривычно незаметен.
— Серафима, дорогая! С тобой я готов пить всю жизнь. Могу даже штрафную.
— Вот. Это уже знакомые нотки. Тут Углов спьяну у бокала ножку отбил… — наливая до краев водки, задорно пояснила Серафима, — поставить не удастся. Пей. Доходи до нашей кондиции.
— Ох, Серафима, ты неисправима, — срифмовал Родик. — Подчиняюсь насилию. Лена, заметь, меня спаивают чужие женщины.
— Тебя споишь, — отозвалась жена Родика, отвлекаясь от разговора со Светой. — Друга твоего уже баиньки уложили. Назюзюкался. Теперь твоя очередь.
— Напраслину на босса возводите, мадам, — вместо Родика ответила Серафима. — Он стойкий товарищ, проверенный в боях. Про него среди транспортников легенды ходят. На моих глазах он перепил последовательно двух моих начальников в «Мострансагентстве». Страшно подумать, что с ними стало. Тем самым он спас советское транспортное обслуживание от разграбления. Родик, дай я тебя на глазах жены облобызаю.
— Серафимушка, успокойся. Ты меня раздавить можешь, — шутливо уворачиваясь от объятий, заявил Родик. — Давайте лучше танцевать. Я сейчас попрошу капитана, чтобы он музыку громче сделал. Серафима! Первый танец со мной. Для остальных — белый танец. Дамы приглашают кавалеров.
Призыв Родика возымел действие. Когда он спустился из капитанской рубки, на верхней палубе уже кружились несколько пар. Взяв Серафиму за локоть, Родик увлек ее за собой.
— Все же ты какой-то сегодня не такой. Что произошло? — спросила Серафима. — Я за тебя волнуюсь.
— Неприятности. В понедельник все узнаешь. Сегодня не хочу портить настроение. Суббота ведь, святой выходной для каждого еврея.
— Все шутишь. У нас что, теперь главными эти американские евреи будут?
— Антисемитка… Можешь не надеяться. Для тебя все останется по-старому. Командовать буду я. Кстати, в Израиле я настоящий еврей. Так что в твоих словах есть доля истины.
— Да я не в том смысле. Все люди — евреи, только не все об этом знают.
— Раньше ты утверждала, что все люди роботы.
— Это было при социализме. Кое-где это осталось, но только не на нашем предприятии.
— Что с Сашей произошло? — спросил Родик, чтобы сменить тему разговора.
— Да Юрка Розенблат его накачал, а Светка ему вмазала. Слабый он какой-то, бесхарактерный. Жену боится. Жаль мне его. Он что, всегда таким был?
— В детстве я подобного за ним не замечал. Наоборот, нас заводилами считали. Три мушкетера и д’Артаньян. Сейчас только двое остались — он и я. Арамис в Австралию эмигрировал, а Портос спился.
— А ты что, Атосом был?
— Угадала. Сашка — прекрасный д’Артаньян. Девчонкам страшно нравился. Мы ему даже завидовали. Да и получалось у него все хорошо. Потом на Светке женился… Тут все кувырком и пошло. Мы ведь из-за нее почти пятнадцать лет не общались…
— Ничего себе…
— Чего-то у нас сегодня какие-то грустные темы. Давай найдем Юрку и посидим своим тесным кружком. Я на носу тихое место нашел, нас там никто не побеспокоит. Да мы никому и не нужны. Я во всяком случае…
— Опять шарманку завел. Юрку искать легко. Он там, где водка. По-моему уже ведро выпил. Думаю, что он тоже жену боится, никогда ее с собой не берет.
— Ошибаешься. Тут другое. Воспитание. Он очень хороший муж. Жене не изменяет, детей любит. Таких, как Юра, уже не делают. Да и ювелир он от Бога. Я рад, что жизнь нас свела. Всю его сумасшедшую эмоциональность ему за это прощаю. Да и ювелирку, хоть она и убыточна, не закрываю. Жить без отдушины трудно. Вы с ним в нашем предприятии — такие отдушины. Вы мне ближе, чем все мои родственники, вместе взятые. Жалею только, что затянул вас в совместное предприятие…