— Фелисита Алонсо — но все называют меня Девкой, так что не стесняйся.
Ты подумал, что — как и все эти мусора, чиновники и доктора — она тебя боится, презирает, но, одновременно, стыдится самой себя. И ты подумал: «Глупая, глупая Девка».
А она прекрасно знала, что крутится в твоей голове, ей даже не нужно было глядеть тебе в глаза.
— Ну что, малыш. Пошли. И осторожней, а то губу откусишь.
— Хуй тебе в жопу, соска лысая.
— Может быть, потом. Пошли уже, пошли.
Было бы до абсурда глупо зарекаться, что никуда не пойдешь, но торчать тут до бесконечности тоже никакой охоты не было — вот и поперся за ней, сунув костлявые кулачки в неглубокие карманы слишком большой по размеру куртки. При этом со злостью ты пинал сухие и мокрые листья. Девка время от времени оглядывалась, только взгляд ее за короткой сигареткой был удивительно пустым: она думала не о тебе. Так что повод для праведного гнева имелся.
Парк оказался громадным. Эта стена, если и вправду ограждает все имение — подумалось тебе — должна тянуться на многие мили. Девка знала дорогу превосходно, шла быстро, не задерживалась. Черех какое-то время над ветками лысеющих деревьев ты увидал очертания крыши далекого дома.
Последнее перекрестье дорожек, последний поворот — и вы вышли на прямую перед подъездом дома. Это было громадное старое дворище, одно из тех, что подавляют своей серой, понурой монументальностью даже многолетних обитателей. В менее солнечные дни можно было получить депрессию уже от одного его вида. А уж во время гроз с громами и молниями доктор Франкенштейн оживляет за этими стенами трупнолицых монстров. Когда дует ветер, выродившиеся лорды совершают здесь кровавые убийства. Каменные горгульи кривят отвратительные морды и таращат глаза, выжидая подходящий момент, чтобы упасть на голову одинокому гуляющему. По этим аллейкам, по этому, на первый взгляд заброшенному саду, одичавшему парку, по кладбищенскому ковру гниющих листьев — просто нельзя прогуливаться в одиночестве. Тишина этого имения, застывшего в вечной осени, и так делает тебя одиноким среди стылых мыслей.
Наученный миру на видеотеке Милого Джейка, у тебя ну не могло быть иных сопоставлений. Ты выругался, сплюнул, пнул листья: они едва-едва поднялись, слипшиеся, накисшие грязной влагой, и тутже опали — отравленная блевотина парка.
По широким ступеням вы поднялись на террасу, что тянулась по всей дине фасада здания и была выложенаквадратными плитами белого мрамора. Ты поднял голову, глянул ввысь: над тобой стена серая, небо серое. За молочным стеклом на втором этаже — за решеткой — размытое детское лицо.
— Школа.
— Все правильно, Пуньо, школа.
Из боковой двери на террасу вышел пожилой мужчина в халате хирурга, обильно запятнанном темной кровью. Он сделал несколько глубоких вдохов, заметил вас, захлопал глазами и тут же спрятался вовнутрь.
Девка отбросила окурок и направилась к главному входу — огромной стеклянной двери. Потом кивнула тебе; теперь, возможно впервые с момента встречи у ворот, она глядела, видя. И легко улыбалась, в этот момент почти красивая.
— Пошли.
Купля
— Пошли.
Сейчас тебя повесят, Пуньо, повиснешь на фонаре, сдохнешь, Пуньо, вот какова правда. Здесь и сейчас закончится твоя жизнь.
Только этим шепоткам ты не верил, и правильно. Хотя уже стоял на крыше автомобиля, уже ощущал жесткую веревку на шее. Лысый натягивал ее все сильнее. Голову твою свернуло влево. С той стороны к вам приближалось двое мужчин.
— Ну что тут снова, Зазо? — спросил блондин с береттой. Это он отдавал здесь приказы.
Зазо, самый низкорослый из подходящих, показал быстрым жестом: дело. Тот что повыше, в очках и пальто, открыто оценивал тебя и двоих ожидавших своей очереди на заднем сидении автомобиля.
Блондин переложил беретту в левую руку и подал Зазо правую. Они молча поздоровались.
— Я хочу их выкупить, — заявил тип в пальто.
От неожиданного прилива надежды тебя даже на блевотину потянуло; если бы мог, то согнулся бы вдвое; конвульсивно дернулся связанными за спиной руками; нейлоновый шнур еще сильнее врезался в тело: веревка была вместо наручников, которые оказались слишком большими для ваших запястий.
Из-за руля высунулся хромой бородач, по причине постоянного нюханья снежка у него был вечный насморк; он вышел из машины, потянул носом, захромал к ним. — Что такое?
— Так мне его вешать? — обратился к блондину дезориентированный лысый.
— Минуточку, — махнул пистолетом блондин и кивнул в сторону очкастого. — Вы из социальной опеки, или как?
— Какое это имеет значение? — буркнул очкарик, вытаскивая из бездонного кармана пальто пачку банкнот с номиналами на кучу нулей. — Вы полицейский, но закона в данный момент, скорее, не бережете. Десять за каждого, того со шрамом не возьмем, староват.