И мясо это тоже подольше жарь. Они сюда из стратегических хранилищ списанное мясо возят, я один раз печать видел — звезда типа пентаграммы сатанистов, и надпись «1962 год». Хуеть килдымман.
Эти коровы помнят Хрущёва, им бы в музей, а мы их тут мурцуем.
По обкурке мне все кажется многозначительным, и я начинаю думать, что кулинария Дильшода, это тоже великое искусство, особенно когда хочется пожрать. Каждый элемент жаркого несёт в себе музыкальную ноту. Если вы правильно совместите эти ноты, то подняв с кастрюли крышку в конце, вы услышите настоящую симфонию.
Хор имени Пятницкого. На басах убиенные тридцать пять лет назад стратегические коровы.
Иногда у Дильшода развязывается язык, и он бахвалится, как хорошо устроился в зоне. Студент последнего курса ташкентского нархоза, Дильшод защищает свой диплом экономиста на практике, в зоне.
А зона это точная модель человеческого сообщества. Просто масштаб поменьше. Меньше лживых полутонов, чёрное черней, а белое — белей.
Как защищает диплом? Дело в том, что в зоне регулярно шмонают каждый барак. Вас могут обшмонать несколько раз в день. Остановить, как останавливают машины гаишники.
Это хорошая школа прятать запретные, запальные вещи — от спирали для машки, до денег и наркоты.
Когда приходят шмонать библиотеку, Дильшод встречает ментов у входа с баблом и распростёртыми объятиями. Ассаламу Алейкум!
Посидев для понта минут двадцать, и швырнув на пол пару книг, менты уходят довольные. Обыск произвели. Полезных ископаемых нет.
Таким образом, Дильшод «утрясает шмон».
Это снискало библиотеке славу стабильности швейцарского банка.
Почти все фаршированные осуждённые по хозяйственным статьям «маслокрады» хранят свои пухлые котлетки в Дильшод-банке. Он не только кулинар, он — папский банкир. Крутит чужим баблом, рвёт проценты по ссудам и за хранение. Храните деньги в библиотеке, семь процентов годовых!
Причём вся эта деятельность — ради искусства, хобби, мог бы ведь и так ехать на маминых гревах.
Я тоже начинаю расслабляться.
Ха — зона, хуйня какая! Прекрасно можно сидеть. Книги и их неповторимый запах. План. Питательная усиленная диета. Жизнь — чудесная штука. Ещё бы баб сюда пускали и всё.
Правда, сроку мне впаяли восемь лет. Беспредел. Но я уже раскусил, как узбекская система работает — денег кормить меня у каримовской казны в обрез, поэтому каждый год, по любому мало-мальски значимому поводу дают амнистию.
Хуяк — и сняли год-полгода. А это значит, годика через четыре я выйду на свободу с кристально чистой совестью. Хорошо! Кому тюрьма — кому дом родной!
Правильно говорят жизнь прожить — не поле перейти. То же самое и со сроком. Не расчувствуйтесь, друзья, не зажритесь. Сытое брюхо к работе мозга глухо, а это хуёво. Чревато. Свято место как говорится, надо беречь.
* * *
Как-то чищу я вечерком картошку на ужин, вдруг стук ментовский в дверь. Почему ментовский стук? Зэки стучат тихонько, вежливо, костяшками пальцев, трык-трык, а менты хуярят в дверь кулаком, бам-бам. Менты, одно слово.
Заходит надзор, мне видно его ноги через щель между книгами, и давай что-то тереть с Дильшодом на узбекском. Ну, я не все, конечно, понимаю, а понял только — надзор хочет купить жене сапожки (Лёня Голубков, сука), а бабла нет, просит Дильшода пихнуть что-то для него. Сваливает. А Дильшод приходит назад с огромной шпонкой шишек, грамм эдак двести, не меньше.
А шишмана! Золото наманганской области — «Ок пар», «белая семечка». Семян очень мало, а те которые есть огромные и белого цвета. Запаха почти нет. Ок пар, психоделическая термоядерная бомба.
Пока Дильшод гасит шпонку за Гаргантюа и Пантагрюэлем, я леплю косого.
Ок пар, да будут благословенны сапожки жены надзора!
Вот этот окпар и загоняет меня в нарядную.
Сначала я крысил по паре шишечек в день, чтобы время быстрее шло до вечера. Потом вошел во вкус, стал приторговывать белым паром за спиной у Дильшода. Жадность фраера погубит!
Знакомых-то было у меня тогда мало, и вся моя клиентура — завхоз барака Али и каптёрщик Джабор, похвалили Дильшода за качественный окпар.
Он просто охуел от такой неслыханной наглости.
Закрыл поплотнее дверь библиотеки. Отошёл подальше, чтоб не было соблазна сломать мне пару рёбер.
Сказал что сроку у него тринадцать, по его статье пятнашка потолок, поэтому если он меня ща ёбнет, ему только два года добавят, а это уж похуй тринадцать или пятнадцать, все равно выйдет на волю через семь. Хочешь досидеть живым — меняй прописку.
* * *
Вот и стою теперь как три тополя на Плющихе, на этом ёбаном разводе.
Я — нарядчик. Указчик. Счётчик. Лекальщик. Перекличку делаю.
— Итбоев Калбой!
— Итбоев Калбой!
— Здесь!
— Бабаханов Насрулло!
— Здесь!
— Мамашарипов Абдураззок!
— Шу ерда экан!
— Наебджонов Гаримирза!
— Здесь.
Ну блять и типажи в тридцать третьей бригаде, насажали, бля, контингент! Химучасток. Смертники ебучие. Рожи смуглые от лаковых испарений. Черти. Туранчоксы.
Когда готовые калоши покрывают лаком, их вулканизируют в печи.
Щоб блястели. Простые парни — Калбой, Насрулло, Абдураззок помогают обувать Узбекистан. Их труд вливается в труд дехкан республики.
Беру пачку карточек другой бригады. Четырнадцатая. Лаковарка.
Перекличка продолжается.
Я — нарядчик. Идиотское название. Нарядчик. Подрядчик. Приказчик. Образчик.
Нарядчик — довольно специфическая специальность. Попробую разжевать для тех, кто пока на свободе.
Зоны обычно делят на две части — жилая зона и «промка», промышленная зона. У нас промка это флагман узбекской резиновой промышленности. Гандоны, правда, тут не делают. Тут делают галоши.
Поэтому для тех, кто сидит в нашей зоне выражение «сел в галошу» имеет особый, зловещий смысл.
Каждый вечер в «нарядную», во, тоже походу названьеце — нарядная, какая она нахуй «нарядная», скорее убогая, куцым дизайном интерьера смахивающая на комнату студента Раскольникова.
Ну, так вот — в «нарядную» приносят «заяпка».
Заяпка — это заявка руководства калошной фабрики на определённое количество «творцов материальных благ», то есть зэка.
Тут в дело и включаюсь я. В соответствии со списком бригад, я с вечера отделяю их личные карточки, с пугающей хичкоковской фоткой, номером статьи, сроком и отрядом-бригадой. После этого я укладываю карточки «производственников» в фанерный чемодан.
Вот уже вторую неделю, я, проспав завтрак, с очумелыми глазами мчу с утра за чемоданом в нарядную.
Нужно произвести «развод на работу». То есть перекличку. Карточка того, кто «есть» — идёт в чемодан. Карточка того, кто проебал развод — остаётся в жилой зоне. После переклички бригады выстраиваются пятёрками, и с тройным просчётом маршируют на промку.
На промке я сверяю количество карточек с фактическим количеством зэка, и если количество не совпадает «военизированный контролёр надзора», или проще говоря — «дубак», взыскивает с меня своей резиновой дубинкой размером с меч Джедая. Пять ударов. В область седалища. Такова вековая традиция учреждения.
Три выдерживаю легко, последние два — уже так себе. Болеть начинает обычно на второй день. А синяки от дубинки это скорее фиолетовики или багровяки, но точно не синяки, я уже имел шанс их рассмотреть.
Бывший нарядчик, суетливый, юркий человечишка по имени Бектаз, такими красками разрисовывал мне эту волшебную должность, что получалось, будто лучше нарядчика в зоне живёт разве только Хозяин. Ну, может ещё директор промки Мамут, капитан с застенчивым взглядом потомственного заводского несуна. Капитан галошной мечты.
Это вам, вконец зажравшимся, может показаться должность директора галошной фабрики чем-то вроде клоуна. В Наманганской области Узбекистана — это Эльдорадо.