- Может, "скорую"?
Мать отрицательно помотала головой.
К моему удивлению, Вадим Семенович появился через час. Сделал укол, и матери стало легче.
Потом такие вызовы участились, и Вадим Семенович вынужден был иногда оставаться ночевать у нас.
Мне было жаль мать, но Вадим Семенович своим присутствием выбивал меня из колеи, я не мог сосредоточиться и работать, а корреспонденцию или статью надо было положить утром на стол редактору. И однажды, когда мне позарез нужно было несколько спокойных вечеров для написания проблемного очерка, я предложил Вадиму Семеновичу:
- А что, если нам махнуться комнатами? Вы поживете здесь, я у вас. Хотя бы временно.
Вадим Семенович посмотрел на мать. Она даже прослезилась. То ли от моей чуткости, то ли от жалости к себе.
Он согласно кивнул.
Так я стал жить в Ясеневе, а Вадим Семенович на Чистых прудах.
Здоровье матери улучшилось, но отношения наши все более наэлектризовывались, и, чтобы не произошла вспышка, я встречался с ней все реже.
Мне её очень не хватало: приходилось самому заботиться о завтраках и ужинах, о стирке и уборке, чего я не любил и никак не мог к этому привыкнуть, потому злился на мать, хотя понимал её положение.
А недавно она вдруг посоветовала мне:
- Тебе, Игорек, пора жениться. Хочешь, я подберу хорошую партию?
- Партий у меня пруд пруди, - пошутил я. - Только гарантий ныне даже святые отцы не дают...
И все-таки совет матери запал в память. Действительно, пора. Избавлюсь от забот о хлебе насущном, о прачечных и от других домашних проблем.
И вот встретилась Дина...
Мы с приятелем дождались, когда компания за соседним столиком закончит ужинать, и вместе с ними направились к выходу.
Коллега из журнала понял наше желание и в холле представил своих спутниц:
- Познакомьтесь: Тамара Дьякова, талантливая поэтесса, стихи которой вы, наверное, читали и слышали и которая очень нуждается в поддержке прессы Кстати, дочь военного, и тема её стихов - о мужестве и героизме; Дина, хотя и не Дурбин, но тоже служительница Мельпомены, а по красоте своей намного превзошедшая предшественницу.
Мы с улыбкой пожали друг другу руки.
- А ваши статьи я, по-моему, читала, - сказала Дина. - Что-то о летчиках.
Я был приятно польщен: актриса и запомнила статью, точнее интервью с летчиком, значит, не так-то уж плохо написано.
На улице погода была мерзопакостная: дул сильный ветер и сыпал мокрый снег, в один миг залепивший лицо. Пришлось развозить по домам приятелей. Дина, правда, протестовала: "Да вы что, в такую погоду, мы быстрее и спокойнее доберемся на метро". Но Александр не согласился.
- Зачем метро, когда шофер экстра-класса. Да и живем мы почти в одном месте.
Правда, "одно место" оказалось Орехово-Борисово и Чертаново, но чего не сделаешь ради симпатичной девушки и друзей.
В награду за мою самоотверженность Дину посадили со мной рядом, а сами с шутками и подначками еле втиснулись на заднее сиденье.
Они хохмили всю дорогу, мне же и словом некогда было перекинуться: снег заляпал лобовое стекло, "дворники" работали на полную мощность, едва успевая расчищать узкую полоску. Временами приходилось останавливаться и сгребать налипшие комья руками. И дорога, несмотря на поздний час, была не очень-то свободная. Дина глубоко вздыхала и все сокрушалась:
- Ну зачем вы. Высадите нас у ближайшего метро. Первыми я высадил Тамару и её приятеля. Александр, обрадованный тем, что Дина живет в Чертанове, собрался было выйти вместе с ней, но я привез его к самому подъезду и пожелал спокойной ночи.
- Ладно, - незлобиво проворчал он. - Пользуйся преимуществом водителя, пока я не приобрел машину...
О Дине в тот вечер я узнал мало. О своей работе она и говорить не захотела, ничего, мол, интересного в ней нет; живет с матерью и бабушкой. Отец, в общем-то, хороший человек, но старше матери на десять лет и очень ревновал ее; потому не могли найти общий язык.
Мы полчаса просидели в машине у её дома, говоря о всяких пустяках, стараясь в мимолетных фразах уловить то настроение души, которое определяет отношение друг к другу. Дина понравилась мне не только внешностью; из её рассказа я успел понять, что она не очень-то счастлива. Правда, то, что профессия актрисы ей не нравится, меня удивило: в моем понятии актеры самый одержимый, самый влюбленный в свое дело народ. И о своей персоне она была невысокого мнения: посредственность, неудачница, ищущая в двадцать три года, не зная что; может быть, неудовлетворенность собой, откровенность и взаимная симпатия, а возможно, все, вместе взятое, вызвали у меня жалость и желание помочь ей. Такая необыкновенная девушка больше, чем другие, имеет право на счастье...
- Поезжайте, - спохватилась она, взглянув на часы. - Поздно уже. И простите меня, пожалуйста, что испортила такой чудесный вечер своим нытьем. Так, что-то накатило. Бывает иногда. - Она улыбнулась. Но эта улыбка вызвала у меня большую грусть. Мне и себя стало жаль, свою неустроенность: приду домой, в чужую немилую квартиру, буду до утра маяться думами. А ведь мать любила меня. Бывало, как бы поздно ни возвращался, она вставала, кормила, поила чаем...
Дина открыла дверцу и протянула руку.
- Когда встретимся? - спросил я. Она пожала плечами.
- Когда будет время и желание.
- У меня есть и то и другое.
- Значит, встретимся. Звоните. - Она сказала номер телефона. - Это домашний. А лучше я позвоню вам сама.
Я тоже дал ей домашний телефон...
И вот наконец встреча.
Дина поджидала меня у метро, приподняв воротник голубого демисезонного пальто - погода снова была скверная, снега, правда, не было, но промозглый ветер пронизывал насквозь.
Я притормозил и открыл дверцу. Она юркнула на сиденье.
- Замерзла?
Дина вздрогнула, помотала головой.
- Терпеть не могу раннюю весну и позднюю осень. Не зря говорят, что только в такую погоду тянет на подвиг и на преступление.
- Так в чем же дело, давайте совершим, - пошутил я.
- Что, подвиг или преступление?
- А чего вам хочется больше?
- Мало ли чего хочется мне. Но я вам говорила, что неудачница и довольствуюсь пока только вторыми ролями. А вы командир, вам и принимать решение. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Через пятнадцать минут мы поднимались по широкой лестнице на второй этаж научно-исследовательской поликлиники. Кабинет заместителя по снабжению находился напротив директорского, и, как всегда в это время, здесь дожидались приема несколько человек. К счастью, к Гарфинкелю было только двое, я занял очередь и вышел с Диной в фойе.
- Простите, но мне очень нужно. И если вы...
- Я подожду, - прервала меня Дина. - Все равно мне делать нечего.
Гарфинкель принял нас минут через пятнадцать. Полнеющий вальяжный мужчина лет пятидесяти; симпатичен, одет с иголочки - в темно-сером в клеточку костюме, белоснежной сорочке с полосатым галстуком; волнистые волосы с сединой на висках. Такие мужчины, несомненно, нравятся женщинам; и я машинально глянул на Дину; она, по-моему, тоже с интересом рассматривала Лазаря Абрамовича. И он беглым, наметанным глазом окинул её с ног до головы, потом весело посмотрел на меня, как бы говоря:
"А ничего птичка, губа у тебя, Семиречин, не дура".
- Слушаю вас, - сказал Гарфинкель, усадив нас рядом в кресла.
- Я от Сарафанкина, - хотел было напомнить я о себе, но он остановил.
- Как же, помню. Мы же знакомились. Что с ним стряслось? Я слышал краем уха.
- Любовь, - коротко объяснил я с невольно вырвавшимся вздохом. Угорел со своей пассией в собственном гараже, который с таким трудом построил.
- Да, - с грустью на лице выразил сочувствие Гарфинкель. - Жаль мужика. Деловой был, напористый. Такого и я не против был заполучить в наш кооператив. Не согласился.
- Ему и на стоянке было неплохо.
- Это точно. Любовь, говоришь, - Гарфинкель с улыбкой покрутил головой. - Сколько ему было?
- Шестьдесят один.
- Силен мужик. - И вздохнул с усмешкой: - Еще в детстве предупреждал меня дедушка: "Берегись, Ланя, трех вещей: водки, карт и женщин". И с детства такое любопытство во мне разжег, что до сих пор три этих запретных плода магнитом к себе манят. Так кто же у вас теперь вместо Максима Петровича?