Я злился на себя за собственную глупость и доверчивость, за пристрастие к прекрасному полу, не раз ставившее меня в безвыходное положение, на грань жизни и смерти. И как тут не вспомнить простую, но мудрую житейскую заповедь: избегайте трех зол: женщин, вино и карты. Одного только не было в моем досье - карт.
Мысли мои кружились по кругу, не находя выхода. Разболелась голова сказывались бессонница и напряжение. А она должна быть ясной как никогда самое трудное впереди. Постепенно я сумел взять себя в руки, отбросить панику - мною вдруг овладело безразличие: чему быть, того не миновать; мысли исчезли, и я, продолжая смотреть в потолок, стал вслушиваться в тишину приютившегося на опушке леса дома, ещё пахнущего свежей хвоей, навевающей воспоминания о далеком безмятежном детстве, когда я уезжал на каникулы в деревню к дедушке...
Я не заметил как уснул зыбким, неспокойным сном издерганного нервотрепками человека. И мне приснился Афганистан. Я с группой перехвата душманского каравана с оружием, следующего из Пакистана, на узкой тропе в горах. С обеих сторон нас обложили душманы. Ночь темная и трудно разобрать, где товарищи, а где моджахеды. Мы схлестнулись в рукопашной. Я отбиваюсь автоматом, сбиваю с ног бросившегося на меня косматого детину, ребром ладони бью по хрящеватой шее. На меня нападают новые. Мне ужасно тяжело, сердце бешено колотится, трудно дышать. Меня теснят к пропасти. Еще шаг и я полечу в бездну... И вдруг издалека доносится знакомый стрекот. Вертолет! Я чуть не кричу от радости, вижу как разбегаются душманы, бросая оружие.
Гул все ближе и ближе, я слышу его все отчетливее, и страх отступает. Вертолет пролетает над самой головой, ноя его не вижу. С трудом разлепляю глаза. Надо мной потолок. Но гул вертолета не пропадает, он лишь удаляется, потом снова нарастает. Я вспоминаю, где нахожусь, и начинаю соображать: вертолет здесь не случайно.
Слышу как хлопает дверь и негромкую скороговорку на первом этаже. Люди чем-то встревожены. Спустя немного раздается ругань, грохот упавшего стула. Кто-то вскрикивает.
Быстро встаю и спускаюсь вниз. Передо мной предстает довольно странная картина: на полу с окровавленным лицом лежит гостеприимный управляющий, а по бокам его два дюжих молодца из "Мерседеса" в форменных сорочках с укороченными рукавами. Иона Георгиевич восседает в кресле, как судья перед пойманным на месте преступления вором.
Руки у распростертого на полу связаны, он сквозь стон пытается что-то объяснить.
- Поднимите его! - приказывает Петрунеску.
Молодцы хватают управляющего и сажают на стул. Один бьет его кулаком снизу вверх, под скулу, заставляя поднять голову и смотреть на Хозяина.
- Чей вертолет, комы ты продался? - сурово спрашивает Петрунеску, видимо, не в первый раз.
- Ни знаю... Воны прийшлы на другий день, як начали тут строить, хрипло, с перерывами заговорил управляющий. - Предъявили удостоверения работников внутренних дел Молдовы. Сказали, что все знают обо мне и о вас, и что если не хочу снова за решетку, должен информировать их обо всем, что туточки происходит. С кем вы устричаетесь, о чем балакаете, что робите. Пояснили: вы, мабуть, робите на КГБ русских.
- Как часто ты с ними встречался?
- По пьятницам, колы у Кишинев издыл.
- И что ты докладывал?
- Та чого я о вас знал?.. Хто бывал тут, чого привезли, о чем балакали...
- Кто они? Фамилии, имена?
- Та хиба ж мини це нужно... Одного, кажись, Мыкола Семенович. Хвамилия - Дарануце... А нидилю назад вон ту бандуру привезли. Наказали, як появитесь туточки, зараз сообщить.
- И что ты им передал?
- Скилько вас... Что приихали отдохнуть денька на три... Они и улетели.
Желваки на крупных челюстях Петрунеску негодующе заходили, губы стиснулись в нитку.
- Забыл, собачий сын, кто тебя из тюрьмы вытащил, сколько за тебя заплатил?..
- Не забыл, Иона Георгиевич, - заскулил управляющий. - Я слова плохого о вас не сказал им... Я ж... шо я мог робить..
- Что с ним разговаривать. Дайте сне его, - попросил стоявший у двери Руссу.
Петрунеску подумал.
В это время к дому подкатил желтый "жигуленок". Из него выскочил лейтенант и торопливо направился к крыльцу. Все повернулись к двери. Лейтенант вошел без стука, козырнул по военному.
- Иона Георгиевич, русские совместно с нашей полицией блокировали эту дорогу. Бронетранспортер и два грузовика с солдатами стоят на перекрестке.
Петрунеску встал.
- Пес поганый, - глянул с презрением на управляющего. - Повесьте его вниз головой на чердаке, откуда он вел передачу.
Молодцы подхватили его под руки и поволокли к выходу. Не успела закрыться за ними дверь, как в комнату влетела жена управляющего, упала в ноги Хозяину. Размазывая по щекам слезы, стала молить о пощаде.
Иона Георгиевич кивнул Руссу.
- Убери.
- Я её успокою, - с усмешкой пообещал тот и потащил упирающуюся женщину на улицу.
Нас в комнате осталось трое. Петрунеску попросил лейтенанта уточнить, где остановился бронетранспортер, сколько солдат и полицейских прибыло на машинах. Тот достал карту и указал на ней на точку.
- Вот здесь. Солдат и полицейских человек тридцать. И по шоссе курсируют бронемашины.
- Как они вас пропустили?
- С трудом. Час держали. Все в машине перетряхнули. Потом связались с нашим управлением по рации и отпустили.
Иона Георгиевич помассировал свой наполеоновский подбородок. Долго изучал карту.
- Зови всех, - сказал решительно. - Надо уходить.
15
В лесу, несмотря на густые кроны над головой, куда и днем не заглядывает солнце, было парко и душно. Настоянный на терпких запахах хвои и липы воздух кружил голову и перехватывал дыхание. Местами путь преграждал валежник, вековые сосны и липы, осины и вязы, отжившие свой век, и через которые надо было либо перелезать, либо обходить их. А с грузом это было нелегко. Через час пути мы взмокли, как загнанные лошади, нещадно подгоняемые жестоким, охваченным паникой наездником, спасающимся от опасных преследователей.
Собрались хотя и без спешки, но энергично и основательно: проверили пистолеты, захватили по две запасных обоймы, Петрунеску принес из тайника два автомата Калашникова. Один автомат отдал Руссу, второй оставил себе.
Идем впятером: Хозяин впереди, держа курс по компасу, за ним управляющий - его пришлось снять с чердака, чтобы нести тяжелый чемодан, Руссу, я и Саракуца, замыкающим.
Желтый "жигуленок" с гаишниками должен вечером пробиться на трассу и ожидать нас в условленном месте, известном только боссу. "Мерседес" и "Волга" остались у дома для дезинформации: пусть наблюдатели считают, что все на месте.
До трассы напрямую через лес километров десять, если верить карте. По дороге или полю - это семечки, а вот по такому лесу, где приходится постоянно петлять, набежит и поболее двадцати.
Петрунеску частенько поглядывает на часы, торопится пробиться к трассе засветло: ночью тут и сам черт ногу сломит. Да ещё доносчик управляющий с нами. Он понимает, что босс вытащил его из петли не из жалости, а надо нести этот проклятый чемодан, в котором килограммов тридцать. А как только дойдем до места встречи... Потому управляющий не торопится, старается подольше перелезать через валежины, несмотря на окрики и пинки Руссу, спотыкается чаще других и сопит, как мулл в непосильной упряжке. Однако глаза его частенько косят по сторонам.
Если ночь застанет нас в пути, уверен, он пойдет на риск. И я стрелять в него не стану...
Мы в пути третий час. Лес становится все гуще и идти все труднее. Спортивная куртка из плащевки на плечах Петрунеску промокла до нитки. Его жировой запасец не менее тяжек, чем чемодан управляющему. И давненько президент спортивной ассоциации не совершал такие марш-броски, все на машине да на машине. Ежедневная утренняя гимнастика маловата для таких перегрузок.
А управляющего уже на самом деле водит из стороны в сторону. Руссу грозится пристрелить его, как собаку, но это помогает мало: украинец понимает, что никому из нас не хочется тащить тяжелый чемодан. По его багровому лицу ручьями льется пот, вены на шее вздулись веревками.